Страница 5 из 14
Одним словом, случилась катастрофа. Одна проблема была в том, что меня скатили с лестницы. Но в силу маленького роста и обилия слоев одежды, смягчивших падение, я в целом не пострадала и не рассыпалась на запчасти.
Но вот другая проблема, что на лице моем защитной вратарской маски не оказалось и на щеке, под глазом, у меня расцвела багровая ссадина – приличного размера и пугающая своими перспективами роста. И эта проблема уже была посерьезней. Через два дня должен состояться новогодний праздник, а Снегурочка больше смахивает лицом на боксера в красном углу ринга.
Выучить мою тетрадку кому-нибудь другому в такие короткие сроки было делом бесперспективным. Поэтому выход был один: лечить мою покалеченную кандидатуру. Меня уложили на раскладушку и бросили в бой весь арсенал накопленных знаний человечества для ускорения заживления.
Рану мою обкладывали льдом в резиновых пузырях и целлофановых пакетах. Я растопила килограммы льда своей пылающей щекой. Привезли из каких-то секретных закромов чудодейственную, заживляющую мазь. Как та, что дала с собой в дорогу Д'Артаньяну его матушка.
Неизвестно, как достали и откуда привезли антикварный царский медный пятак, по слухам, имеющий идеальный сплав для заживления, и прикладывали его к ссадине, изо всех сил стараясь, чтобы ушиб не переполз под глаз и не превратился в лиловый синяк. Еще были какие-то примочки на травах, но мне, конечно, больше всего понравился пятак. Я его держала в руке, пока на мне испытывали остальные многочисленные рецепты.
Вечером меня передали, как эстафетную палочку, маме, чтобы она до ночи меня лечила и всю ночь сменяла охлаждающие повязки.
Ну что сказать, настойчивость и упорство победили. Неизвестно, какой именно способ подействовал, или каждый из них внес свою лепту, но синяк отступил, отек рассосался, и на щеке осталась только коричневая корочка на месте содранной кожицы.
В день утренника меня хорошенько припудрили, подрумянили, и вышла я на сцену играть свою первую в жизни роль в довольно сносном снегуроподобном внешнем виде. Без запинки отбарабанила все стихи, с чувством, с толком, взмахивая в нужных местах руками, рассказала прозу. Покружилась в снегурочном танце с одногруппницами-снежинками и поводила хороводы вокруг елки с одногруппниками-зайчиками.
Праздник прошел замечательно, поэтому и на следующий Новый год мне вновь доверили эту ответственную роль. Но при этом охраняли меня уже от скоростных спусков по лестнице с особой тщательностью.
О том, что я была Снегурочкой, впоследствии напоминала только фотография в альбоме. Где надетую на меня голубую атласную шубу до полу, отороченную ватой и расшитую узорами мишуры, дополняла длинная настоящая коса, пришитая к шапочке-боярочке, тоже атласной, с мехом-ватой и мишурой.
Самое интересное, что о самом инциденте я напрочь забыла сразу после его завершения, а напомнил мне о нем мой одноклассник на двадцатилетней встрече после окончания школы. Мы с ним и в садике были в одной группе, и в школе в одном классе. Вышли мы во дворик кафе после застолья, все о чем-то рассказывают, вспоминают смешные моменты. И тут он мне говорит:
˗ А помнишь, когда ты в садике должна была быть Снегурочкой, я тебя с лестницы уронил?
˗ Так это был ты?!! – сразу все вспомнила я.
˗ Я, – гордо ответил он. – Ты меня извини, конечно, я не специально, просто спешил.
˗ Да ладно, я уже давно забыла.
˗ Ты-то забыла, а я до сих пор помню. Ведь я был сыном воспитательницы, той, которая была дедом Морозом. Поэтому она мне и в садике, и дома всыпала двойную порцию, по-свойски. За то, что я ей Снегурочку уронил и поцарапал. И она тебя потом лечила, а мне все время кулаком грозила.
Посмеялись мы, повспоминали, узнали каждый о другой стороне медали.
У всех нас в памяти отпечаток от событий детства откладывается, свой собственный. И лежит он там, ждет терпеливо, вдруг да понадобится.
Каток
Когда мне было года четыре, мы жили на берегу того самого озера, на котором, уже постарше, купались каждое лето. Родители снимали небольшой домик прямо на берегу.
В ту зиму сильные морозы случились раньше снегопадов, поэтому озеро замерзло ровно и гладко, превратившись в один огромный каток. Несколько дней каток был идеальным, как зеркало.
Вся местная детвора высыпала на лед, чтобы покататься. Катались, кто во что горазд. У кого-то были настоящие фигурные коньки, у кого-то настоящие хоккейные, у кого-то просто коньковые лезвия, прикрученные шурупами к ботинкам.
Кто-то просто раскатывал свои зимние сапоги или галоши, надетые поверх валенок, стирая протектор и доводя подошву до гладкоскользского состояния. А кто-то разбегался со всех ног, плюхался пузом на кусок клеенки и катился так, как заправский бобслеист.
Я любовалась на все это роскошество из дома, в окно, смотрящее прямо на озеро, и очень просилась покататься тоже. Но таких маленьких коньков тогда не было, да и одну меня гулять еще не отпускали, и папа обещал в воскресенье покатать меня на озере на санках.
Накануне выходных прошел снег и присыпал зеркало льда. Фигуристов и хоккеистов на катке больше не было. Солнце проглядывало сквозь дымку облаков, но не ослепляло. Мы вышли на берег, было пусто, ни души, кроме нас. Все озеро, от края до края, казавшееся с высоты моего кнопочного роста просто бесконечным, было в нашем распоряжении.
Папа усадил меня на санки, сказал: «Ну, теперь держись крепче»… И-и-и понеслись! Как он меня катал! То разбегался до такой умопомрачительной скорости, что слышался свист ветра, хотя был полный штиль. То вертел санки змейкой, раскачивая меня из стороны в сторону, как мишку косолапого. То, разбежавшись, разворачивал резко санки, чтобы плюхнуть меня в сугроб. То, разогнавшись до гоночной скорости, отпускал меня катиться в бескрайнюю целину озера. И даже вычертил на нетоптаном участке следами и санками какой-то узор.
Накаталась я тогда вдоволь, от души. А потом он поднял меня, засидевшуюся, чтобы я побегала и размялась. И предложил, чтобы теперь я его покатала. Уселся поудобнее на санки, еле в них поместившись и… Поползлось! Катила я его еле-еле, с черепашье-улиточной скоростью.
Пыталась завалить его на бок в снег или поворачивалась к нему лицом и топала задом наперед, постоянно поскальзываясь на льду и плюхаясь мягко с высоты своего короткого роста. Тянула на себя санки и смотрела на папу, а он хохотал во весь голос, запрокидывая голову назад так, что с него постоянно падала пушистая шапка-ушанка с развязавшимися и торчащими хаотично ушами.
Он надевал ее и снова смеялся и помогал мне уронить себя в снег. Я тоже заливалась смехом и падала на него. Мы лежали посреди бескрайнего озера и смеялись-смеялись-смеялись.
Мама готовила дома что-то вкусное и иногда выглядывала в окно посмотреть, как мы катаемся, и тоже смеялась. А было-то им тогда всего по двадцать пять лет. Такие молодые и веселые.
Потом был крошечный каток-пятачок во дворе многоэтажного дома. Его заливали папы-энтузиасты, протянув из окна шланг, который летом использовался для полива, и наливали лужищу в центре двора. Каток получался небольшой, всего несколько метров, но очень популярный среди дворовой малышни.
Было мне тогда лет шесть-семь. Настоящие коньки маленького размера найти было очень трудно, почти нереально, но зато в спортивных магазинах продавались лезвия для коньков. Вот такие лезвия папа прикрутил к моим войлочным волашкам. И я на них самостоятельно училась кататься. А перед этим спускалась в них же с четвертого этажа по лестнице.
Все бы ничего, но волашки были мягкими и ноги в них не стояли жестко, как в фигурных коньках, а шатались в разные стороны с приличной амплитудой. Было это не очень удобно, ноги все время норовили подвернуться, но я все равно упорно каталась, падала и снова каталась, несмотря на трудности. Тяжело в учении, легко в бою!