Страница 51 из 83
– Остальное – пустяки. То, что тебя на вора короновали и общак тебе оставили, это я знаю. То, что теракт китайцы совершили, так это я тебе еще по телефону из Лиона говорил.
– Как из Лиона? Вы же из Гамбурга звонили?
– Из Лиона, Лешенька. Я к другу в гости ездил, он там в штаб-квартире Интерпола работает.
– Не генеральным секретарем? – пошутил я.
– Нет, заместителем, по Восточной Европе, – вполне серьезно ответил Сергачев. – Закажи еще кофе, Леша…
За такими грустными разговорами прошел весь вчерашний день. А утром к завтраку вышел Кирей и сообщил, что ночью умер Дядя Федя, и глаза при этом у Кирея подозрительно блестели.
Он вяло посидел с нами за столом, не допил кофе, сказал мне:
– После перетрем. – И ушел.
Потом охранники отнесли на его половину два ящика водки, немеряно пива и картонную коробку с тушенкой.
– В разнос бы не пошел, – озабоченно сказал Петр Петрович. – Когда мы с ним познакомились, Кирей неделями пил, причем по-черному, один, закроется в комнате и пьет. Выходит как покойник, весь синий, щетина черная, с сединой, глаза тусклые – смотреть страшно. Его же Дядя Федя на вора короновал в свое время, вроде крестник его получается…
Весь день так и прошел квело. Сергачев сидел на веранде со стаканом сока и двумя телефонами – сотовым и простым. Пил сок, курил и разговаривал по телефонам.
Из киреевской половины время от времени доносились звуки гитары и невнятное пение, потом охранники привезли трех девиц. Одна, самая раскрашенная, осталась у Кирея, другая потерялась где-то в лабиринтах дома и досталась то ли моим солдатикам, то ли охране, а третью я нашел голой и пьяной в моей спальне. Она спала, обхватив руками подушку, и сразу напомнила мне Светлану.
Я подобрал с пола одеяло и ушел спать в гостиную.
В утренних новостях показали замечательную сюрреалистическую картинку – полковник Исаев, висящий в арке Главного Штаба. Судя по тому, что веревка была накинута ему на шею, полковник был мертв.
Почему-то не было чувства брезгливости или неприязни, которое непременно возникает у живого человека при виде человека мертвого. Было любопытство, как он ухитрился это сделать, почему именно здесь, а не где-нибудь в другом месте, например, на шпиле Петропавловской крепости, оставил ли он записку, и всякая другая лабуда, которой, в общем-то, у нормального человека быть не должно. Я к тому же получил настоящее удовольствие от зрелища полковничьего тела, медленно раскачивающегося в ранних, предрассветных лучах солнца. Полковник был в парадном мундире, со множеством наград, и я представил себе, как они мелодично звенят при порывах ветра.
Сергачев, похоже, испытывал такие же чувства к усопшему, потому что он с видимым удовольствием смотрел репортаж, а однажды даже надел очки и подсел ближе к экрану, после чего заметил:
– У него шнурок развязан на левом ботинке. Непорядочек!..
В общем все было хорошо. До поры до времени, точнее до тех пор, пока не открылась дверь гостиной и на пороге не появилась Наташка.
– Здрасьте, – сказала она, – вот и я.
– Наташка! – закричал я радостно.
– Ты чего здесь делаешь? – спросил Сергачев.
– А у меня каникулы, – ответила Наташка. – До августа.
– Я проверю, – пригрозил Сергачев.
– Легко! – ответила Наташка и задрала нос.
После этого мы вдвоем долго сидели в гостиной и разговаривали. Вернее, говорила Наташка, а я слушал, смотрел и восхищался. Передо мной сидела молодая расцветшая красотой женщина, не девочка-подросток, а юная леди, ухоженное, в меру накрашенное, существо с блестящими от счастья глазами.
Она неотрывно смотрела на меня. Я видел, как расширяются и сужаются ее зрачки, и я отражаюсь в них и, наверное, в ее мыслях. А она держит мою руку в своих ладонях, но моя рука не умещается там, и ей приходится разводить пальцы, чтобы обхватить ее, и во всем этом есть что-то сексуальное, то, что не возбуждает плоть, а вызывает неясное чувство счастья, и легкости, и нежности, и желание, чтобы это продолжалось долго-долго, всегда…
– А еще там есть девчонка одна, принцесса из Дании, а может, из Швеции, не помню. Она все дружить со мной хочет, а я не хочу… Она спросила – а у тебя мальчики были? А я ей ответила – ха! Уж не знаю, чего она подумала, но два дня со мной не разговаривала. А если бы я ей правду сказала, представляешь? Пойдем погуляем, а? Погода классная…
– Мне нельзя на двор выходить, – ответил я.
– Почему? Ты что, больной какой-то?
– Типа, да.
– Пойдем на полчасика, я устала уже в комнате сидеть, мы в садике погуляем, и все. Никто ж не узнает, я тебя прошу, – она поцеловала меня в щеку, легонько так коснулась губами и сразу отдернула голову, и нагнулась, просительно глядя на меня снизу вверх.
– Хорошо, пойдем…
Мы прошли через двор и углубились в парк.
Странный это был парк, где вперемешку росли ели, сосны, березы и яблони с маленькими зелеными и, наверное, ужасно кислыми яблочками.
– Леша, ты Светлану любишь, да?
– Люблю.
– Крепко-крепко?
– Крепко-крепко-крепко!
Она остановилась на полянке этого похожего на маленький лес парка. Ветер с Невы раздувал ее пушистые блестящие волосы, накрывая лицо, и глаза, и губы. И чтобы услышать ее, мне приходилось наклоняться все ближе и ближе.
– А я обманула тебя и старичка этого, Сергачева, тоже… Нет там, в пансионате этом долбаном, никаких каникул, я просто убежала оттуда, к тебе убежала. Ты же не будешь всю жизнь любить свою Светлану, когда-нибудь разлюбишь и бросишь, и тогда сможешь жениться на мне, а я подожду тебя. Я никого никогда не буду любить, только тебя, ладно?
Она обняла меня за шею и не стала целовать, а просто прижалась лицом к моему лицу, и что-то соленое потекло по нашим щекам, совсем немного, несколько соленых капель счастливых слез.
Я осторожно взял ее за талию, и мы начали кружиться в неслышимом вальсе по этой странной поляне странного парка на Каменном острове.
И вдруг я почувствовал как ее тело вздрогнуло, обмякло и начало сползать вниз, на траву, а мои пальцы стали мокрыми и липкими.