Страница 42 из 83
Завизжали сирены, послышался топот обутых в казенные сапоги ног, раздался многотысячный рев заключенных – тюрьма ожила, забеспокоилась, а я вслушивался в небо. Звук вертолетных моторов удалялся.
Я поднялся и, прижавшись к стене, осторожно выглянул. Во дворе висело густое облако кирпичной и штукатурной пыли, зато небо было чистым, ни облачка, ни вертолетика. Что и радовало…
– Пошли в камеру-то, – Гена пнул вертухая концом ботинка.
Тот нехотя поднялся, спереди на форменных штанах расплывалось большое темное пятно.
Тюрьма успокоилась только часа через два. Гена лежал на спине и размышлял вслух:
– Спина болит. К фельдшеру, что ли, пойти, или сюда его позвать… А то – девчонок на ночь вызвонить, пусть массаж сделают. Леха, давай девчонок вызовем.
Я пожал плечами, о девчонках сейчас как-то не думалось.
– Ну и правильно, ну их к дьяволу, – Гена перевернулся на живот. – Сявка, ты массаж делать умеешь?
Сева ответил:
– Я не знаю. Наверное, нет…
– А чего там уметь, – решил Есаул. – Гладь, да тискай, вот и все. Давай, приступай…
Сева перебрался на нары Есаула и принялся осторожно, чтобы не причинить боль, поглаживать ему спину.
Загремели ключи, дверь приоткрылась, показалась испуганная рожа вертухая.
– Господин Костюков, вас к господину полковнику просят.
– Кто такой господин полковник? – удивился я.
– Начальник тюрьмы, – шепотом сказал вертухай.
Гена рывком поднялся, подошел ко мне, обнял.
– Так понимаю, ты на волю идешь. Ни пуха… – И уже когда я подошел к двери:
– Ты со мной о деле хотел потолковать, помнишь?
– Помню, Гена. На воле встретимся…
– Береги себя, – услышал я уже сквозь лязг дверных замков.
Полковник внутренней службы Борис Борисович Хмырев поднялся мне навстречу.
– Рад, очень рад, – сказал он, протягивая мне руку.
Руку я пожал с некоторой опаской, потому что его радость явно была фальшивой.
– Счастлив познакомиться, наслышан о вашей встрече с Федором Ивановичем, так что, Алексей Михайлович, готов сотрудничать с вами. С Федором Ивановичем, господином Жуковым, мы всегда находили общий язык…
Казалось, от переполняющих его чувств полковник сейчас разрыдается. Однако молодец, взял себя в руки, вернулся к столу, вытащил из папки какую-то бумажку.
– Вот, – лицо его просияло, – только что пришло постановление. Изменяют вам, Алексей Михайлович, меру пресечения. На подписку о невыезде изменяют, справедливость-то восторжествовала, правда? А там, Бог даст, и вообще дело закроют…
Чем-то неуловимо он напоминал Петра Петровича Сергачева. Может быть, неискренней улыбкой, но если Сергачев и не скрывал, даже подчеркивал, что это всего лишь маска, то полковник Хмырев настойчиво пытался убедить меня в истинности его добрых по отношению ко мне чувств…
– У большого человека всегда много врагов, – продолжал источать елей полковник. – Стреляли вот в вас нынче, нам теперь стенку ремонтировать.
– Выпишите счет, – прервал я его, – оплачу.
– Что вы, что вы, какие пустяки. Но если вы настаиваете, – и он достал из той же папки листок бумаги, – цемент, кирпич, все денег стоит…
Я взял листок, мельком глянул и удивился – неужто полковник хочет сложить стену из малахита? – но ничего не сказал, положил в карман.
– Господин Киреев за вами машину прислал, так мы ее во двор загоним, так спокойнее будет…
– Убили ж господина Киреева, – напомнил я.
– Точно, убили, но машина стоит, ждет вас.
Хмырев впервые серьезно посмотрел мне в глаза и стало понятно, насколько опасный это человек и серьезный противник. Впрочем, сейчас, сегодня Хмырев на моей стороне и верить ему можно. Поэтому я кивнул. Начальник тюрьмы снял трубку.
– Тюлькин, почему трубку сразу не берешь? Ладно, не тренди! Там машина стоит на улице, черный лимузин, запусти во внутренний двор. Что значит – Устав караульной службы? Я для тебя – Устав караульной службы, понял?!
Хмырев бросил трубку.
– Бюрократы, – пожаловался он. – Скоро часовой на вышке чтобы на пост заступить, письменный приказ потребует. Сапоги чистить бы научились, а то – устав…
Он встал, подошел к окну, выходящему на внутренний двор.
– Ага, вот и машина. Постановленьице возьмите, пригодится, а так больше никаких бумажек не требуется, Тюлькин и так выпустит, я ему позвоню, – он действительно опять потянулся к трубке, но отдернул руку. – Успею позвонить, пока вы вниз идете и позвоню, ординарец сейчас проводит. Сам бы проводил, да вы ж понимаете…
Я кивнул – понимаю, мол, пожал протянутую руку и пошел вслед за ординарцем, старлеем в мешковатой не по фигуре одежде, которую и формой-то назвать язык не поворачивался.
Во дворе стоял большой черный лимузин с распахнутой задней дверью. Я опасливо заглянул в салон, готовый в любую секунду отпрянуть, захлопнуть дверцу, упасть на землю… В машине сидел Кирей, а точнее – Всеволод Иванович Киреев, как всегда в костюме и при галстуке, живой и невредимый. Наверное, единственный человек на Земле, которого я был рад сейчас видеть, не считая Светланы, конечно…
Глава вторая
Дорога на кладбище
Гунь Юй вышел из своего кабинета и огляделся. Коридор был пуст. Он быстро прошел в дальний конец, где в маленькой каморке обитал человек со странным прозвищем «Бит Мак», бывший когда-то правой рукой «Мандарина».
Господин Гунь негромко постучал и прислушался, раздалось тихое: Да! – и он вошел. «Бит Мак» стоял у окна, спиной к двери, и даже не повернулся на стук.
– Прошу, повернитесь, я не буду отнимать вашу жизнь, – сказал Гунь Юй.
Биг Мак медленно повернулся. Если он и ждал смерти, то тщательно скрывал это.
– Слушаю вас, господин Гунь.
– Садитесь, поговорим.
Биг Мак послушно сел.
– Как вас зовут?
– Биг Мак, – удивленно ответил тот.
– Нет, какое имя дали вам родители?
– Вэн Шань. Русские называют меня Ваней. Мои родители еще до войны бежали от Гоминьдана через Амур, и я родился в Советском Союзе. Так что по духу я скорее русский, китайского языка почти не знаю, читать иероглифы не умею…
– Простите, господин Вэн, о какой войне вы говорите?