Страница 38 из 83
С нижних нар, в дальнем углу камеры, поднялся человек в хорошем спортивном костюме, и человек этот знакомо клонил голову к правому плечу.
– Уж не господин ли Арво Ситтонен к нам пожаловал, – сказал человек голосом Гены Есаула, и мы крепко, по-мужски, обнялись.
– Как тебя звать-то тут? – спросил я его на ухо.
– А так и зови: Гена Есаул. Мне свое погоняло таить не от кого, – и он по-хозяйски оглядел камеру.
Остальные сидельцы дружно загудели.
– А это, господа урки, мой хороший знакомый…
Гена повернулся ко мне.
– Костюков, Алексей Михайлович, – представился я господам уркам.
– А погоняло? – спросил кто-то.
– Погоняло? – я задумался. – Кастет мое погоняло…
– Алексей Михайлович скромничает, – вмешался Есаул. – В мире его больше знают под именем Господин Голова.
– Это тот самый, что ли? – послышался чей-то голос.
– Тот самый, – подтвердил я, криво улыбнувшись.
Честно говоря, популярность такого рода была мне не очень по душе.
Остаток дня прошел в обустройстве на новом месте. Свободные нары у самых дверей занял один из прежних обитателей камеры, а для меня освободилось место рядом с Геной Есаулом, и он принялся рассказывать о событиях, случившихся за время моего отсутствия.
– А знаешь, кто сейчас «Кресты» держит? – спросил он меня в первую очередь.
Знать этого я, конечно, не мог.
– Дядя Федя! – торжественно сказал Есаул и посмотрел на меня, ожидая моей реакции.
– Да ну! – только и сказал я, толком не понимая, что я должен делать, восхищаться или возмущаться.
– Вот тебе и «ну», – Есаул был доволен произведенным эффектом. – Навел ты тогда шухеру, всех повязали перед праздником, всех подчистую…
– И тебя тоже?
– Нет, меня тогда Бог миловал, я позже подсел. Это – другая история, тебе неинтересная. А ты как здесь очутился?
Я коротко рассказал о приключении, случившимся со мной по пути из аэропорта в город. Ни о Кирее, ни о цели своего приезда в город я не упоминал.
– А что, нормально. Если ничего больше не накопают, то месяца через два выйдешь.
– Как через два месяца? – поразился я. – Мне через два месяца нельзя, мне сейчас надо.
– Это понятно… – задумчиво сказал Есаул. – Чего ты в город вернулся, я не спрашиваю, не мое это дело, но если тебя с теми событиями увяжут, то долго тебе воли не видать. Скажи спасибо, что Исаев сейчас не у дел…
– А что Исаев?
– А его потихоньку в сторону отодвигают. Ему же одно время большая звезда корячилась и стул начальника ГУВД, а ты ему весь кайф поломал. Теперь Исаев – врио начальника ГУБОПа, а начальником Богданова хотят посадить, слышал о таком?
Я покачал головой, в прошлой своей жизни я не очень интересовался раскладом карт в милицейской колоде.
– Хороший мент, правильный, и мужик нормальный, – Гена задумался. – Смотри, как получается: мне, по жизни, лучше, чтобы остался Исаев, потому что с ним всегда договориться можно, пока он главный – нам бояться нечего. А с другой стороны, лучше, чтобы Богданов был – он правильный…
– Ты слышал, что Кирея убили? – спросил Гена после паузы.
Я кивнул:
– Слышал. А кто вместо него?
– Сначала старичок его был, – Гена поморщился, Сергачева он не любил, – а теперь и старичок куда-то подевался… Черт его знает, что в городе творится… Слушай, а давай я тебя отсюда вытащу?
– Давай, – обрадовался я. – А чего это ты вдруг?
– Да не вдруг, не вдруг… – Гена опять надолго задумался.
В двери загремел ключ, мы прервали беседу и обернулись на звук. Дверь открылась, и вошел вертухай.
– Гена, к вам адвокат пришел, – сказал вохровец. – Пойдемте, пожалуйста…
Есаул поднялся и спросил:
– Тебе ничего на волю передать не надо? Может, позвонить кому?
– Да нет, Гена, спасибо.
Надо, ох, как надо позвонить Кирею, подумал я, но говорить Гене о том, что Кирей жив, пока не хотелось.
– Как знаешь, – спокойно сказал Есаул и вышел.
Оставшись без собеседника, я принялся рассматривать камеру.
То, что в ней стояли телевизор и холодильник, меня не удивило. Еще на воле я читал, что благодаря победе демократии и вопиющему триумфу всероссийской справедливости, в следственных изоляторах теперь позволено иметь в камере все, что угодно, чуть ли не кондиционер. А отовариваться в тюремной лавочке можно уже не на какую-то определенную и небольшую сумму, а на полную катушку, независимо от размеров этой катушки.
Поэтому камеры, где сидели бизнесмены или авторитеты – были богатыми, «сытыми». Сидельцы этих камер отказывались от передач с воли или отдавали их в другие, бедные камеры, поэтому всем стало жить немного легче, даже тем, кому с воли не приносили ничего.
Я встал и, разминая ноги, прошелся по камере.
– Хороший костюмчик, – сказал, тот, что первым приветствовал меня в камере, имени его я еще не знал.
– Нормальный, – ответил я. – А тебя как зовут?
– Псов, Кондратий Иванович, погоняло – Палец, обвиняюсь в тяжких телесных и…
Я кивнул и сказал:
– Ты о костюмчике спрашиваешь, так я скажу, что по немецким представлениям – это костюм средненький, и по деньгам, и по фирме – из известных, но не самая престижная.
По правде говоря, я слово в слово повторял то, что мне в свое время рассказал Паша, вместе с которым мы этот костюм и покупали в Гамбурге.
– А хорошо в Германии жить? – спросил паренек из угла.
– А тебя как зовут?
– Сева, – сказал парень.
Он стоял рядом со своими нарами и возвышался надо мной чуть ли не на голову.
– Сева Городков, у меня первая ходка, погоняло еще не заслужил, сижу по «хулиганке».
– В Германии, Сева, жить хорошо, но я бы там навсегда не остался, другая это страна, не для русского человека.
Камера одобрительно загудела.
Вот где патриоты-то сидят, подумал я. Эх, если бы использовать их энергию да в мирных целях…
– А вы сами мечеть взорвали, или…
На Севу шикнули, он опустился на нары и закрыл лицо руками.
– Простите меня, – услышал я сквозь его большие ладони, – я – молодой, порядков еще не знаю…
Говорить я ничего не стал, потому что и сам не знал, как нужно вести себя в блатном мире, и просто похлопал Севу по спине.
Гены Есаула не было часа два.