Страница 27 из 83
Слухи эти сошли на нет к концу тридцатых годов, как сошли на нет и люди их разносившие. Все это ознаменовало окончательную победу советской власти в Бухаре, Туркестане и всей Средней Азии.
В вечер получения им школьной серебряной медали отец взял Петра за руку и отвел в знаменитый подвал, где тот провел без малого неделю, постепенно знакомясь со всеми его обитательницами, в числе которых он встретил и двух своих пропавших одноклассниц, которые были особенно добры к нему. Кроме дурмана женского тела Петр Сергачев познакомился там и с дурманом опийного кальяна, которые стояли в каждой комнате этого обширного помещения, занимавшего целое крыло бывшего эмирского дворца.
После тех сладостных дней Петр Петрович Сергачев больше никогда не обращался к дурману наркотиков, чего нельзя сказать о любви к женщинам. Прекрасный пол всегда занимал в его жизни большое и важное место, хотя, будучи человеком рассудительным и серьезным, он никогда не терял голову и все попытки враждебных разведок завербовать товарища Сергачева с помощью искушенных в любви красоток оканчивались ничем. Случалось, или, вернее, не случалось это отчасти потому, что Петр Сергачев с самого начала познал все самые изысканные приемы любовной игры, отчасти же из-за того, что он всегда тяготел к молоденьким девушкам, еще не вступившим в самостоятельную взрослую жизнь.
И чем старше становился Сергачев, тем моложе были объекты его вожделения. Поэтому тридцатилетние красавицы, которых ему настойчиво подкладывали в постель западные разведки, казались Сергачеву недостойными внимания старухами, с которыми приходится спать только по долгу службы, возбуждая себя представлением совсем других, юных тел.
Поэтому, когда в круге его интересов появилась девушка Наташа с набережной Карповки, Петр Петрович Сергачев полюбил ее и полюбил не своим старческим, мало приспособленным к любовным радостям телом, а так, как мужчина любит женщину, ожидая встречи с ней, тоскуя и волнуясь, когда она опаздывает, ревнуя ее к прошлому и будущему, желая быть только с ней… Сергачев понимал всю нелепость этого чуждого его существу чувства, но ничего поделать с собой не мог, и, самое главное, не хотел. Стыдясь самого себя, он угадывал тайные желания Наташки и немедленно исполнял их, радуясь ее простому девичьему счастью.
Странно, но именно Наташа стала первой и единственной любовью в жизни опытного разведчика и не менее опытного мужчины, отставного генерала одной из самых секретных служб России, Петра Петровича Сергачева…
Странным было чувство Петра Сергачева, когда летом 1950 года он вышел на перрон Казанского вокзала в Москве. Еще бурлила кровь, взбудораженная безумными днями, проведенными в подвале эмирского дворца, болела голова от жары и тряски стареньких вагонов поезда «Ташкент-Москва», и сразу – навалилась Москва с бесчисленным множеством людей, торопившихся по своим важным столичным делам, строгими, в белой летней форме, милиционерами, напоминающими дядю Степу из известного стихотворения поэта Михалкова, красивыми московскими девушками, слишком ярко накрашенными на его провинциальный бухарский вкус, в легких открытых платьях.
Петр вышел на Комсомольскую площадь, остановился, зажав фанерный чемоданчик короткими мускулистыми ногами, посмотрел на стремительное движение машин, – многие модели были ему совсем не знакомы, о трофейных «хорьхах» и «опелях» он только слышал от отца, часто бывавшего в столице по служебным делам, первые «победы» и «москвичи» появились уже и в Бухаре, роскошные «Зимы» он видел только в кинохронике. У Петра Сергачева перехватило дыхание, нестерпимо захотелось навсегда остаться в Москве, жить в этой бешеной круговерти людей, машин и событий, дышать воздухом Москвы, тем же самым, которым дышит товарищ Сталин.
Петр подхватил чемоданчик, оглянулся, увидел рослую фигуру регулировщика с полосатым жезлом в руке и подошел к нему.
– Здравствуйте, товарищ милиционер, – вежливо сказал он.
– Здравствуйте, товарищ приезжий, – ответил милиционер, ловко вскинув руку к козырьку. – Что вы хотели у меня спросить?
– Мне надо попасть на Лубянку, – сказал Сергачев и зачем-то добавил: – В кабинет номер 117, к товарищу Шмидту, срочно…
– Я понимаю, срочно, – кивнул милиционер. – Вам приходилось уже ездить на метро, товарищ?
Петр Сергачев на метро, конечно, не ездил, но регулировщик так легко и доступно объяснил, что и как надо делать, на какой станции выходить и куда идти дальше, что Сергачев добрался до главного здания НКВД, уже не обращаясь больше ни к кому с вопросами.
В бюро пропусков ему пришлось отстоять длинную очередь, состоящую из каких-то странных, измученных людей, на лицах которых было написано внутреннее страдание, какое бывает только у тяжело больных людей, едва сдерживающих и пущий изнутри стон. Немолодая женщина в темно-синей форме с погонами старшего сержанта взяла у Сергачева бумагу, которую дал ему в дорогу отец, внимательно прочитала и сняла телефонную трубку. Что говорила женщина, Сергачев не слышал – их разделяло толстое стекло с небольшим отверстием внизу. С таким же строгим лицом женщина выписала Сергачеву пропуск, громко, чтобы он услышал и понял, сказала, куда ему надо идти, и только на прощание позволила себе ласково улыбнуться.
Улыбка получилась неловкой и какой-то случайной на ее суровом лице, может быть, женщина-сержант уже забыла, как надо улыбаться, потому что важная государственная служба оставляла мало времени для простых житейских радостей, таких как улыбка, смех, радость и любовь…
В кабинете номер 117 его уже ждал старый товарищ отца Иоганн-Пауль Шмидт, естественным образом ставший в России Иваном Павловичем. До войны он часто навещал своего друга Шлихтера в Бухаре, большой, веселый, со смеющимся лицом… Он много и громко говорил, выпив с отцом молодого узбекского вина, начинал путать немецкие и русские слова, любил играть с маленьким в ту пору Петей и гулять с ним по Бухаре, хотя больше обращал внимание не на памятники архитектуры, а на молодых узбечек, которые при виде светловолосого гиганта закрывали платком нижнюю часть лица и начинали озорно поблескивать глазами.