Круча

С митинга Сандрик поехал домой на автобусе, а Оле хотелось пройти по городу пешком. Когда они шли вдвоем с Костей, он спросил:

— Ты простила меня?

— За что же? — Она вопросительно подняла на него глаза. — Ты меня не обманывал. А в остальном ты был над собой не волен.

— Да, но… Я переложил на тебя бо́льшую долю моих тяжестей. Не чудаки ли мы с тобой все-таки? Надо ли было так пунктуально соблюдать наш уговор и посвящать тебя в какие-то свои пустяковые переживания в Марфине?

— Если бы ты этого не сделал, — возразила Оля, — я бы сейчас не любила тебя так, как люблю! Ты думаешь, я бы сама не почувствовала, что с тобой творится, не угадала? Только еще хуже, стала бы подозревать тебя невесть в чем. Ложь — все равно что змея, заползла бы к нам, и мы стали бы уже другие. Нет, нет, Костик, ни о чем не жалей! Пускай мы какие угодно чудаки, но не лжецы. То и хорошо, что ты сразу мне все сказал. Зато теперь вернулся ко мне прежним!..

Спустя неделю встретили в торгпредстве партийцев, только что приехавших из Москвы, и от них узнали об устроенной оппозиционерами политической демонстрации на Ярославском вокзале, при проводах Смилги. Получив назначение на работу в Хабаровск, этот оппозиционер несколько недель туда не ехал, а когда собрался наконец выполнить решение ЦК, то на вокзал его провожать явились Зиновьев, Троцкий и другие. При беспартийной публике они произносили оппозиционные речи и внесли Смилгу в вагон на руках.

Это было чем-то уже новым и пахло перенесением оппозиционной борьбы на улицу. Останется ли случай единичным или поведет оппозиционеров дальше по наклонному пути?

Из Стрелецка пришло письмо от Николая Лохматова и в нем записка от Елены. Она кратко сообщала, что показания председателя подпольного ревкома реабилитировали ее отца и он освобожден. Колино письмо полно было восторженных восклицаний по поводу стечения обстоятельств, которые столкнули его с Еленой. Уманской Костя уже раньше писал, что окончательно возвращается к Оле, и неясностей между ними не оставалось.

В середине июля Пересветовы и Флёнушкин возвращались на родину. Накануне отъезда прочли в газетах о зверском расстреле рабочих в Вене. Здесь австрийские фашисты в январе убили троих рабочих, а 15 июля венский суд оправдал убийц. Глубокое возмущение охватило пролетариев австрийской столицы. Не в первый раз здешняя «христианско-демократическая» юстиция, по примеру германской, покрывала преступления фашистов. И вот десятитысячная толпа демонстрантов, прогнав явившихся уговаривать ее социал-демократических лидеров и сломив сопротивление полицейских, ворвалась в здание суда, раскидала и пожгла связки судебных дел. Пожар охватил здание. Разгрому подверглись ближайший полицейский участок, редакции двух фашистских газет.

Как же вели себя в этот критический момент «левые» австро-марксисты? Они не ограничились попытками уговоров рабочей массы. Их «союз охраны» («шуцбунд»), с благословения члена ЦК партии, бургомистра Вены Зейца, вместе с полицией стрелял в толпу. Рабочие пытались защищаться, — раненые оказались и среди полицейских и шуцбундовцев, — но правительство вызвало солдат с пулеметами. Пулеметов у рабочих не было… И вот перед венской ратушей и на других площадях и улицах остались убитыми многие десятки рабочих, а раненые исчислялись сотнями. Сами социал-демократы в своей печати признали, что расстрел по числу жертв превзошел расстрелы девятнадцатого года. И опять сотни передовых пролетариев и коммунистов Австрии очутились за решеткой…

— Печальную главу написала для твоей книги жизнь! — заметила Косте Ольга.

Уже на вокзале Пересветов отдал Грегору свою заметку для «Ди роте фане» о венском расстреле. Писал он ее, дрожа от негодования. За те месяцы, пока он по литературным источникам прослеживал поведение Бауэра и других лидеров австро-марксизма начиная с 1917 года, эти люди сделались как бы его личными врагами.

До прощания с немецкими друзьями у отъезжающих оставалось несколько минут, а Костя продолжал толковать все о том же:

— Зловещий симптом! И не для одной Австрии: ведь если там самые «левые» из социал-демократов расчищают дорогу фашизму, то чего же можно ждать от социал-демократических партий других западноевропейских стран?..

Отто принес им на вокзал только что вышедший из печати новый выпуск «Истории русской революции в документах и иллюстрациях». Он сказал по-русски:

— Мои товарищи поручили передать вам за эту книгу большое спасибо! — А по-немецки добавил: — Может быть, вы все-таки решитесь когда-нибудь перебраться к нам в Берлин?

— Нельзя отрываться от ветки родимой, — возразил Сандрик.

— Вот ты спрашивал, интернационалисты ли мы, — сказал Костя. — Лично я считаю своим первым интернациональным долгом перед тобой и твоими товарищами написать книгу, и, может быть, не одну, об истории моей родины с конца девятнадцатого века до наших дней. О ленинском опыте борьбы. Что еще я мог бы сделать большее?