Уходящее поколение

Как только поостыли запотевшие с мороза духовые инструменты, в помещении школы начался концерт для бойцов полка. И вдруг за окном прогремел взрыв. Все выбежали. На снегу лежал красноармеец. Он пошел взглянуть на страшный штабель и наступил на тот самый розоватый провод, через который перешагнул Пересветов.

Век живи — век учись: заминированный штабель с трупами умышленно был оставлен фашистами. Коварная вражеская ловушка! Пересветову оставалось винить себя за недогадливость: как было не позвать минеров, если попался на глаза кусочек провода, запорошенный снегом? Он чувствовал себя виновным в гибели товарища.

Школа стояла на отлете; за нее, должно быть, шел бой, вокруг виднелись трупы немцев. Один из них лежал лицом в небо, с полуоткрытыми глазами, ветер пошевеливал прядь волос над крутым широким лбом. Интеллигентное лицо поразило Пересветова сходством с портретами Бетховена. Этого человека пигмей, возомнивший себя Наполеоном двадцатого столетия, оторвал силой либо от дирижерского пульта, либо от научной лаборатории ученого, чтобы послать навстречу гибели «под снегом холодной России»…

Весной, когда наше наступление на Западном фронте приостановилось, Пересветова вызвали в политотдел армии и попросили прочитать в присутствии руководящих политработников лекцию о Суворове так, как он ее читает бойцам. Он спросил, сколько ему дают времени: час, полтора или сорок пять минут. Сказали, сорок пять, и он, изредка посматривая на ручные часы, точно уложился в этот срок. Ему объявили, что отныне он лектор политотдела армии. Будет обслуживать передовые части фронта, писать корреспонденции в армейскую газету. Агитатором армейского полка вместо него назначается Зверин.

Пересветов сказал, что он привык работать вместе с ансамблем красноармейской самодеятельности; ему ответили, что ансамбль становится армейским, лектор может с ним разъезжать, когда окажется удобным.

— Вашу художественную самодеятельность мы давно приметили, — сказали ему. — Она переросла полковые масштабы, пора ее использовать пошире. Концерты воодушевляют бойцов не меньше, чем лекции. Базироваться она будет по-прежнему при АЗСП.

В самом деле, ансамбль разросся до полусотни человек, на его счету было уже до двухсот концертов в полку и вне полка. Кроме хора и джаза работала танцевальная группа, конферансье, он же режиссер одноактных пьесок-скетчей, — все они подобраны были из проходившего через полк переменного состава.

В политотделе армии Пересветову вручили отобранную у пленного «Памятку немецкого солдата».

«Германец — абсолютный хозяин мира, — говорилось в ней. — Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки. Ты германец, — как подобает германцу, уничтожай все живое… убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай!..»

Эту «памятку» на своих лекциях и на концертах ансамбля Пересветов зачитывал нашим бойцам. Он написал «Марш резервов»; хормейстер, бывший студент московской консерватории, написал к словам музыку, хор под аккомпанемент духового оркестра исполнял этот «Марш»:

Когда-то восемнадцатилетний Костя досадовал на свой дилетантизм, мешавший отдаться целиком революционной работе: и пение-то его увлекает, и рисование, и писание повестей и стихов. Мотивы к каким.-то стишкам он сочинял даже в тюремной одиночке. А гимназист большевик Володя Скугарев писал ему из Еланска в Пензу: «Способности твои мы когда-нибудь все применим — не горюй, для нашего дела они не пропадут!» Безвременно скончавшемуся в 1928 году Володе и не снилось, в какой обстановке и как его предсказание может оправдаться.

Шумным успехом у фронтовиков пользовался эстрадный «квартет» с единственной декорацией: растянутая на веревке плащ-палатка. Над ней появлялись одна за другой, с опаской озираясь на публику, физиономии подбитых на войне «фрицев»: один с забинтованной головой, другой со свороченным набок носом, третий с раздутой щекой и растрепанными волосами, а четвертый с перекошенным от злобы лицом, подстриженными усиками и спущенным на лоб клочком волос — вылитый Гитлер! Когда смех утихал, «фрицы» пели:

В завершение над головами «квартета» появлялся красноармеец с огромной дубиной (сделанной из картонки) и лупил по головам, загоняя по очереди каждого за плащ-палатку. Последняя голова — Гитлер — сперва под ударами кособочилась и лишь от третьего проваливалась в тартарары.

Личное участие в красноармейской олимпиаде художественной самодеятельности добавило к наградам Пересветова благодарность в приказе по армии — «За хорошее исполнение песни «Вдоль по Питерской»…».

К зиме фронт подвинулся дальше на запад. В прифронтовой деревне, оставленной жителями, в длинном деревянном сарае, оборудованном под зрительный зал, устроили встречу нового, 1943 года, на которую явился командарм со своим штабом. Начклуба подошел к командарму и, откозырнув, спросил:

— Товарищ командарм! Разрешите обратиться!.. Тут какой-то старик в полушубке, с автоматом, в двери ломится, разрешите его впустить?

— Какой старик? Что вы ко мне с такими пустяками?.. Вы отвечаете за организацию вечера, сами и решайте, кого впускать и кого не впускать.

Собравшиеся расселись по скамьям перед невысокой эстрадой. После краткой вступительной речи начполитотдела в зал впустили Деда Мороза в ушанке и полушубке, с красной лентой через плечо и автоматом на груди, с большой белой бородой, обильно усыпанной бертолетовой солью, позаимствованной в санчасти. При общем смехе, под аплодисменты, он проследовал к эстраде, и едва на нее взошел, как из зала раздался голос:

— Пересветов! Ты как сюда попал?

Кто-то из издательских работников, в шинели с командирскими знаками отличия, не встречавший до этого дня Пересветова на фронте, узнал его даже под гримом.

«Мороз» открыл праздничный концерт раешником, в котором фигурировали удирающие от Москвы фашисты и Скугарева высота на Вяземском направлении, — частям армии предстояло отбить ее у немцев; упоминалась отросшая заново борода Зверина и многое другое. Затем на сцену вышел хор, исполнивший «Вставайте, люди русские!» из фильма «Александр Невский». Солировал один из хористов, славный украинский паренек Алеша Копнин, не подозревавший, что тою же зимой, при выезде на передовую с концертной бригадой, ему суждено будет погибнуть от фашистской мины.

В сентябре сорок третьего Пересветову довелось проездом посетить только что освобожденный Еланск. Город лежал в развалинах, мосты через Днепр были подорваны, перебирались через реку по деревянному настилу. Поднимаясь на гору по Советской улице (бывшей Благовещенской, по которой 16-летнего Костю городовой вел в тюрьму), Пересветов через пустые провалы окон мог разглядеть силуэты старинных крепостных башен на окраине. В здании бывшего реального училища, как ему сказали, при оккупантах помещалось гестапо, здесь пытали и убивали заключенных. Подняться на второй этаж в свой класс ему не удалось: потолки обвалились, и только знакомые до мелочей узорные ступеньки чугунной лестницы, по которым он взбегал тысячу раз, виднелись из-под груды битого кирпича.