Резервный день

Блузку мы купили в Москве с большой скидкой. Ценник был 15 тысяч, но мама говорит, что это всё обман, что цена со скидкой – это и есть настоящая цена, а цена без скидки – воровство и грабёж. Если ты сам покупаешь – воровство. Если к тебе пристанет продавец – грабёж. Но: к моей маме не пристанешь особо. Она сама так пристанет, что взвоете. А я с такой мамой живу. Жила… И вот дожила. Всё из-за неё. Всё из-за меня. Нет! Не из-за меня! Это я! Я – из-за неё!

Если бы тогда я проигнорировала выходку Златы и Макса на утреннике, если бы не побежала прочь? Всё равно, рано или поздно мы бы с Дэном начали общаться. Моя обида на них и его жалость ко мне в тот день стали всего лишь катализатором15 наших отношений. Просто за счёт утренника всё ускорилось. Просто если бы я не любила Дэна, я бы не встала перед ним колени. Просто, если бы ему было на меня наплевать, он не побежал бы меня искать по школе.

Я заперлась в учительском туалете и ревела. Я молча ревела. Чтоб уборщица не услышала. Она подслушивает часто, и подсматривает. И вот я давлюсь слезами, нитку с блузы оторвала, на палец накручиваю. Стук в дверь. Но я не очень испугалась (да я и всегда в учительский туалет ходила). Бывают такие ситуации. Я состроила просящее лицо, приготовилась сказать: «Живот».

«Врать всегда надо уверенно, − говорит мама. – Без вранья не выживешь. Недаром есть святая ложь, ложь во спасение».

Стук. Я открыла, говоря уже «жи…» И увидела красный халат и синтетическую бороду. Слёзы опять полились, я начала плакать громко, в голос, и всхлипывать.

Дед Мороз сказал:

− Арина! Ну что ты! Зачем?

И обнял меня. Прижал!

Я хотела сказать, какой он подлый, какой он злопамятный и мстительный, я хотела закричать, что прошла уже целая вечность − семь лет, а он до сих пор мстит, я хотела припомнить ему все обиды-неприятности, которые преследовали меня после того инцидента, но почему-то обняла в ответ и рыдала, рыдала, рыдала, произнося следующие междометия: «у», «и», «у-гу», «в-в-ви-и», частицы: «да», «ну», «если», местоимения: «я», «ты», «они» и наречия «подло», «низко», «вопиюще». «Вопиюще» – причастное наречие.

Дэн поднял с кафеля снежинку, аккуратно заколол снежинкиной булавкой дырку на блузе, и сказал:

− Так было?

− Меня мама убьёт.

− Тебе пятнадцать, Арина, не пять. Мама тебя не убьёт, если ты перестанешь её бояться.

− Я не боюсь. Мне просто жалко вещь.

− Вещь? А себя тебе не жалко?

− Нет, − ответила я честно. – Так мне и надо. Всё правильно. Я за всё наказана. Я виновата, Дэн. Прости меня за то, что было. Семь лет я мучаюсь. Вроде забылось. Ты вернулся, и эти четыре месяца… Это был ад. Мне снятся ужасы, я постоянно вспоминаю детство.

И я встала перед ним на колени.

Я заметила, даже нет, запомнила это состояние: состояние абсолютного счастья. В шикарной блузе – дырка, я на коленях, и – спокойна, и − счастлива, потому что – так мне и надо. Я счастлива, потому что Дэн пришёл меня утешать и не боится, что его выгонят из женского, да ещё учительского туалета, потому что, хоть он и гад, и они, парни, все – гады, но и я – гадина: тогда, во втором классе, Дэн из-за меня сильно пострадал. И вот он меня первый обнял, он первый мирился. Я тогда чётко поняла, что он – сильный, а я – слабая. «Сильный не может быть подлым», − подумала я тогда и встала на колени. Какая я была глупая. Где-то по литре16 прочитала о доброте и прощении, и поверила. Добрый может простить − может! − но он может и сам стать подлым. Подлым может стать кто угодно – это я теперь знаю точно.

− Арина! Пошли! Посидишь в зале. Сейчас третьи-четвёртые классы придут, − он меня не поднимал с колен, он просто уговаривал.

Я взяла Деда Мороза за рукавицу – тогда он потянул меня вверх. Я так и держала его за рукавицу, а не за руку, пока мы шли по коридору. Поворот. Мы шли, и мне было наплевать на сплетни уборщицы, на лица, уже не смазанные, а вполне чёткие, смотрящие на нас со всех сторон. Лики отличников со стенда, в том числе и наши с Дэном, осуждающе вперились, впились в нас – я теперь точно знаю: они предостерегали меня тогда от опасностей и этой беды. Но я была счастлива, я стала в тот момент свободна от мамы. Мне было комфортно. (Как бы написать точнее?) Мне было − летяще. Невесомость души.

Сидя в зале в ряду стульев, поставленных вдоль стены, я вместе с родителями из «началки» просто смотрела утренник-дубль два для третьих-четвёртых. На пульте была наша Веля и время от времени оборачивалась на меня. Корнелий Сергеевич фотографировал теперь уж сам, он улыбнулся мне виновато. Но Корнелий Сергеевич ни в чём не виноват, он, наверное, ничего и не понял: его не было тогда в школе, когда всё началось. Опять «блинчики», опять «проступки» − мне было всё равно. Я смотрела на Дед-Мороза – Дед-Мороз смотрел на меня. Дед Мороз не поддерживал Скомороха и Снегурочку в этой игре, не повторял нескладушки о проступках. И Скоморох заткнулся.

Ко мне подсела насупленная грустная девочка. Она вся была какая-то пришибленная. Я сразу поняла почему: у неё не было нарядного платья, её родителей не было на празднике. Какое-то застиранное рубище с застёжкой на спине было на ней – это странно для нашей гимназии. Я обняла девочку – она прижалась ко мне, так мы и сидели. Макс и Злата подошли к нам, и, не глядя на меня, вывалили перед этой девочкой все оставшиеся призы и конфеты. Или только Злата дарила? Не помню. Злату и Макса я вдруг совсем перестала замечать. Я видела только Дэна. Я ни разу не подумала о том, как к нам с Дэном теперь отнесутся окружающие. После утренника Злата дождалась, когда Веля уйдёт и попросила меня отнести ей шубку. Я сразу поняла, что Злата меня отсылает, что хочет поговорить с Дэном обо мне, хочет отругать его. Я почти уверена, что она сказала тогда Дэну:

− Ты совсем? Не вздумай забыть и простить!

Я тогда впервые в жизни послушалась Злату: покорно, спокойно, тихо взяла шубку и понесла на четвёртый этаж, в кабинет биологии. Я на побегушках у шавки? Да и пусть. Я была уверена, что победила, поэтому ушла. Мне было всё равно, что будет говорить Дэну Злата. «Теперь-то я знаю, что − настоящее, а что – шелуха», − думала я опрометчиво.

Веля очень удивилась. Она стояла спиной ко мне, поливала аспарагус и вздрогнула, когда я вошла. Её всю перекосило − мою маму так тоже иногда передёргивает, если лекарственный отвар очень крутой, или горький. Закапало с горшка, с листьев, с кашпо. Веля забрала шубку, встряхнула её, заулыбалась и сказала:

− Ариша? Спасибо, Ариша!

− Татьяна Викторовна! Посадите меня с Дэном, − попросила я.

Веля испугалась:

− Но, Ариша!

− Посадите пожалуйста, Татьяна Викторовна. Мы дружим, − приказала я.

− А как же мама?

− Я маме сообщу, я ей скажу, я предупрежу.

Татьяна Викторовна сделала вид, что о чём-то неотложном вспомнила. И больше ни слова не произнесла. По-моему, она очень испугалась.

У папы на работе тоже так. Точнее, когда ещё он работал в УВД, было так. Людей сажают в обезьянник. Они сначала возмущаются, в туалет просятся, кричат:

− Дежурный! В туалет можно?

− Не можно, − рявкнет дежурный.

И арестованные резко замолкают. Потому что они сильно пугаются и сразу слушаются. Татьяна Викторовна послушалась – я это почувствовала. Очень важна техника приказа. Надо медленно говорить, чётко, и ни в коем случае не мямлить. Этому меня папа научил давно, перед школой, после того случая, когда меня на гимнастике избили.

11 Пропана Ивановна

Дэн ждал меня у стола охранника. Дэн бедно одет. Особенно обувь. Но джинсы приличные. Мне было всё равно, если честно, как он одет. Потому что Дэн очень хорошо учится. Он – талант. В школе всем наплевать, как он одет. А на улице пусть пялятся. Мне было всё равно.

15

Катализатор – вещество, при котором химическая реакция протекает быстрее

16

Литра (шк. слэнг.) − урок литературы