Дракон Нерождённый

Кольцо шевельнулось в груди, кольнуло, и он ощутил, как от сердца по жилам протянулась тонкая нить. Она преодолела путь через левую руку и из указательного пальца высунулся крошечный, меньше занозы, чёрный шип. Действуя по наитию, Эгорхан коснулся им зачарованной двери и отпрянул, когда по ней стала растекаться чернота. Процесс был ни быстрым, ни медленным, нечто тягучее и живое заполняло собой проём, поглощая магические линии. Дверь раскрошилась в чёрный порошок и путь оказался открыт.

— Какая великая сила. — Эгорхан посмотрел на свой палец, приложил ладонь к груди, слушая сердцебиение. — И какая страшная.

Ему открылся проход, чьи стены состояли из перекрученных волокон; в нос ударил сильный запах древесного сока и сам о й живой древесины. Мякоть великого ясеня, вот, что это было, его бессмертное нутро. Но откуда она здесь, если всё это должно находиться глубоко в сердцевине ствола, под защитой твердокаменной коры? Не придумав достойного объяснения, эльф всё же двинулся по узкому извилистому ходу.

Вопреки ожиданиям не было ловушек или засад, он прошёл беспрепятственно и оказался в… скорее пространстве, нежели помещении. Вокруг распростёрся таинственный мрак, схваченный потолком и полом, походившими на безукоризненные стеклянные глади. В потолке среди небесной черноты сияли звёзды, а под полом раскинулась картина земель с необъятной высоты. Эгорхан словно оказался выше облаков. Верх и низ пространства связывали тонкие линии света; казалось, что он был жидким и бесконечно стекал с потолка на пол.

Эгорхан не слышал эха собственных шагов, и вокруг не было достойных ориентиров, он бродил от столба к столбу, ища того, чего не мог найти. Разумеется, Рогатый Царь и не желал, чтобы его уединение было нарушено. Так как же… кольцо встрепенулось в груди, ощущение было неприятным, давящим, но эльф понял, что подарок дома Ворона подталкивал его в определённом направлении. Не имея особого выбора, он двинулся туда и через время заметил, что один из столбов был толще иных. Сначала он решил, что это обман зрения, но оказалось иначе, — с каждым шагом выбранный столб утолщался. Это был уже не ручеёк, а целый светопад, бесшумно извергавшийся на пол, и в основании его парила небольшая тёмная фигура.

Сердце Эгорхана забилось быстрее, он побежал. В голове метались мысли о наказании за ослушание, его наверняка обвинят в измене, но как же на это было плевать теперь! Главное, что он вновь увидит владыку лесов, расскажет ему о беде, а дальше, пускай Арнадон делает что хочет, казнит или отправляет в первую шеренгу без доспехов! Главное, — что он будет знать и придёт уленвари на помощь!

Эгорхан нёсся ветром, он ещё недостаточно чётко видел, но уже уверился, что тёмная фигура принадлежала Рогатому Царю: величественная стать, твёрдые черты, рога-ветви, растущие из короны. Это он! Мудрец, чародей, вождь и освободитель! Эгорхан подбежал к основанию световой колонны, глядя на Арнадона широко распахнутыми глазами, а когда они привыкли к свету, разглядел… и содрогнулся всем телом; остановился, будто натолкнулся на незримую стену, остолбенел.

Это был Рогатый Царь, он парил, раскинув руки, окружённый бурлящей энергией, сложнейшими плетениями, которые уносились по светопаду вверх, перетекали на ночное небо и вцеплялись в комету словно охотничьи звери. Они тянули её красное тело назад, распадаясьот натуги, но на смену «погибшим» приходили другие. Комета ползла медленно, через силу, а Рогатый Царь посылал против неё всё новые заклинания. Его благородное лицо исхудало, под сомкнутыми веками полыхал индиговый огонь магии, вены пылали.

Но этого Эгорхан Ойнлих не замечал, потому что всю его сущность поглотило иное зрелище, — волосы Арнадона всегда имели цвет воронова крыла, но теперь оскорбляли яркой своей краснотой. Красный, — цвет истинного, чистокровного илувари, высшего эльфа, господина, поработителя, далийца.

Память о тысячелетиях свободы пошла трещинами, воспоминания неслись в голове Эгорхана, чья жизнь рушилась; всё, что он твёрдо знал, выворачивалось наизнанку. Правда оказалась такой простой, такой естественной… а он давал водить себя за нос веками! Лицо эльфа исказилось гримасой боли, но изо рта донёсся смех, громкий и плачущий. Эгорхан смеялся над собственной глупостью, над собственным убожеством, которое не давало ему прозреть. Он ведь верил, всегда верил… Последняя частичка зелени исчезла, ониксовое кольцо сделалось чёрным.

Эгорхана ударил по светопаду Травяным Ужом, сопротивление отшвырнуло его назад. Эльф зарычал и повторил атаку; удар за ударом отскакивали от непроницаемого света, и чем сильнее он сёк, тем сильнее был отпор. Появление сестры за спиной Великий Сорокопут почувствовал. Он обернулся к ней и Цеолантис вскрикнула, — впервые со дня смерти Диадальмы в глазах брата стояли слёзы. Вены и артерии Эгорхана вздулись и потемнели, чёрный рот кривился в страшной улыбке.

— Ловко вы меня, сестрица!

Она была в цветах зимы, белая ткань поверх доспехов тонкой работы, белое лицо с лихорадочным румянцем, испуганная до умопомрачения, посох в руках дрожал.

— Но я и сам хорош, так долго позволял делать из себя дурака! Шута! Пускал слюни как верный пёс, заглядывая хозяину в рот! Думал, что живу в доме свободных, а от старого хозяина так и не убежал!

— Эгорхан, — плачущим голосом произнесла королева, — послушай…

— Нет уж! Я достаточно слушал вас! Ты погляди на его стать! Я всегда восхищался им, ни на миг не допускал сомнений! Величественный уленвари, гордость нашей расы… но правда оказалась проще, — я восхищался статью илувари, статью господ, которые ходили по нам как по грязи тысячелетиями! Господ, которых я и по сей день ненавижу до дрожи в поджилках! Все эти эпохи нас вёл один из них, Цеолантис! Я думал, что мы освободились, но все эти эпохи нас вёл тот, кто родился для правления рабами! Всё так очевидно, и, всё же, я был рад обманываться!

— Послушай же! Он несёт на плечах непосильную ношу…

— Знаешь ли ты, сестра, что это значит? — Смех, которым он тихо давился промеж фраз, утих; слёзы остановились, а глаза стали чёрными как безлунная ночь. — Мы так и не освободились. — Лицо Великого Сорокопута превратилось в уродливую маску. — А ты — шлюха высокородных, сестрица. Хозяйская подстилка.

— Эгорхан, послушай, это…