Дракон Нерождённый

— Щадить Сорокопуты никогда не умели! — развеселился вождь. — Знаем, знаем. Жаль… мы были бы верными соратниками уленвари, но Рогатый Царь не желал прислушиваться к нашим просьбам.

— Большой поход против человечества? Это бред сумасшедшего, Зуни. Мы пытались.

— Что вам помешало?

— Я… — Эгорхан задумался, вспоминая битву в долине Нан-Монгул, её странный конец и последствия. Что тогда случилось? Люди призвали своих богов на помощь, но это было преодолимо, а потом… — Мы не смогли.

— А вместе мы осилили бы.

Эгорхану было слишком больно, чтобы продолжать тратить силы, переубедить хобгоблинов невозможно.

— Великий каган разделяет наши мечты, Эгорхан. Скоро люди останутся лишь на фермах, потому что ограм нужно их мясо, а гоблинов не останется вообще. Дивный новый мир грядёт.

Вождь улыбнулся во всю жабью пасть, медленно поднялся.

— Ты действительно веришь в это, Зуни? Ваша затея обречена, вы все ляжете в землю и станете перегноем. Если поможешь мне освободится, то клянусь…

Предатель рассмеялся.

— Думаешь, я пришёл поскулить, Эгорхан? Думаешь, я испугался поражения и своей незавидной судьбы? Ошибаешься. Невиданное войско идёт на Аскариат, мы возьмём столицу и повалим царственный ясень, невзирая ни на какие шипы, ловушки, чары. Из Дикой земли постоянно тянутся подкрепления, десятки тысяч собакоголовых с большими обозами, и все они жаждут оказаться в первых рядах. Когда великий каган говорит с ними, собакоголовые сходят с ума от жажды крови и желания послужить ему. Их ведёт их царь, Эгорхан, их царь вместе с ними. А где твой Рогатый Царь? Он так и не показался из своего дворца. Эльфы гибнут тысячами, а его могучих чар всё не видно. Уленвари, несчастное вы брошенное племя.

Хобгоблин ушёл, а эльф остался с осознанием горькой правоты предателя. Если бы Рогатый Царь вступил в бой, если бы призвал свой великий Дар, сама реальность обратилась бы против врага. Но его не было.

— О Матерь Древ, — шептал Эгорхан, — если бы я только мог вырваться, если бы я только мог…

Но древнее божество не слышало его в этот тёмный час, как не слышало и многие разы прежде. Великий Сорокопут оставался подвешенным, его кровь капала на почерневшие доски, а палачи то и дело возвращались к делу. Когда они наконец устали, убрались к дальней стенке чтобы перевести дух и поесть, покрытый ранами, истощённый эльф протяжно застонал.

— Кто угодно… любая сила, которая слышит меня… любая сила, которая неравнодушна… помоги мне! Я заплачу цену, только помоги мне выбраться отсюда… заплачу… любую цену!

Когда псоглавы захватили его, лишили всего: оружия, доспехов, одежды. Лишь кольцо они не смогли забрать, потому что оно спряталось под кожу. Потом, когда палачи взялись за работу, эльф чувствовал, как артефакт медленно перемещается по его жилам, прячась от ножей. Возможно, он до сих пор не сошёл с ума от боли, лишь потому что оно забирало часть себе, как делало с гневом, тоской и ненавистью. В последнее время кольцо пригрелось на сердце Эгорхана, куда псоглавы ещё не добрались, оно затаилось и ждало, пока наконец не трепыхнулось.

— Любая сила, — стонал древний.

Палачи отвлеклись от еды, зарычали на пленника, мешающего им отдыхать, а тот вдруг дёрнулся от неожиданности.

— Иные оставили тебя, Эгорхан Ойнлих, — прозвучал шепоток из самого тёмного угла, — но мы всегда были рядом. Ты призвал нас, Эгорхан Ойнлих, и мы пришли. Дом Ворона уже здесь.

Стремительная расплывчатая тень метнулась к псоглавам и распорола им глотки прежде чем твари успели даже вскрикнуть. Другие тени, две, три, медленно приблизились.

— Мы вынесем тебя отсюда, Эгорхан Ойнлих, не беспокойся ни о чём. А пока спи.

Какой-то порошок был брошен ему в лицо, и эльф потерял сознание.

///

В месте, где Эгорхан проснулся, было очень темно, однако, не полностью. Оно походило на большое переплетение длинных чёрных прутьев, паутины и чёрного пуха, будто гнездо гигантского ремеза. Эльф лежал на подстилке из сухих листьев и хвои, со свода медленно падала пыль.

Он привстал и сразу обнаружил, что истерзанное его тело не болит. Удивление было оглушительным. Ещё Эгорхан обнаружил, что не один. На полу, в небольшом отдалении от ложа, стояли на коленях… эльфы? Тонкие фигуры их теперь выглядели чёткими, тела были наги, но кожу покрывала какая-то чёрная краска, поглощавшая свет, лишь бледные лица белели. Эгорхан заметил, что кончики ушей этих эльфов были срезаны, что на их пальцах когти, а меж ног у каждого лежала маска с длинным вороновым клювом; из чёрных косиц торчало много вороновых перьев.

— Господин пробудился, — провозгласила женщина-эльф неопределённого возраста. — Дом Ворона приветствует тебя.

Эгорхан сглотнул, ему хотелось пить. Он некоторое время изучал этих гротескных существ, пытался привыкнуть к их виду, но быстро сдался.

— Кто вы такие?

— Мы…

— «Дом Ворона» — это не ответ.

— Но больше нечего сказать, — женщина-эльф чуть склонила голову в одну сторону, затем в другую. — Имён нет. Воспоминаний… почти нет. Мы — дом Ворона, и мы пришли на помощь, как было обещано. Ты не потерял дар.

Эгорхан посмотрел на свою руку, но кольца на привычном месте не нашёл. Оно всё ещё было рядом с сердцем, и отчего-то эльф знал, что некогда зелёный оникс почти полностью почернел. Осталась единственная тонкая жилка.

— Тогда ответьте мне, зачем вы здесь? Зачем я здесь? Что вам от меня надо и что вы потребуете взамен?

Женщина, казалось, задумалась.

— Мы… пришли… потому что так пожелала Тьма, господин. Она выбрала тебя, а мы должны тебе помочь.

— В чём? Для чего я понадобился… Тьме?

— Мы не знаем. Дом Ворона лишь следил и ждал. Кольцо сказало нам, что ты готов, и мы прявились. Распоряжайся нами на своё усмотрение.

Глаза древнего эльфа сузились.

— Я должен поверить в это?

Трое из дома Ворона поднесли руки к горлу, вонзили когти и разорвали собственную плоть. Три истекающих тёмной жижей тела повалились на пол.

— Скольких из нас будет достаточно, чтобы доказать полное самоотречение и жертвенность, господин? Мы не боимся смерти и не имеет корыстных намерений.

Эгорхан Ойнлих увидел своё отражение в расползавшейся луже.

— Допустим, — сказал он. — Мне нужно подумать.

Тёмные терпеливо ждали, пока Великий Сорокопут изучал собственное тело. Раны были затянуты, утраченные куски вернулись на место, но шрамы свидетельствовали о пережитом.