Страница 167 из 176
Папское Оплечье озарилось внутренним светом, золото потекло водой, самоцветы со стуком попадали на пол; частица за частицей эта реликвия перестала существовать, оставив за спиной человека лишь тонкий нимб. Он больше не сверкал, потому что золото ушло, оставив тончайшую полоску железа, — обруч, что когда-то скреплял некую бочку. Обруч, который отковал сам Молотодержец, пока был простым кузнецом.
Ныне он парил за спиной человека в белой сутане, распространяя лучезарный ореол.
— Легче, — выдохнул наречённый Доминикусом, — как хорошо. Ты хотел знать, жив ли я? Благослови тебя Господь-Кузнец за доброту и участие, дитя. Я жив.
Его стопы, невидные за полами сутаны, оторвались от пола и человек в белом воспарил. Сверху он сотворил надо всеми знак Святого Костра и тонкие руки бессильно опустились.
— Дети мои, наступили Последние Времена, и путь к спасению, — это единство. Вот послание Господа, которое несу я в мир: «Отриньте мелочные стремления, отриньте разногласия и готовьтесь к битве». Первое, что я намерен сделать как глава Вселенской Церкви, — это объединить всех амлотиан под одним стягом. Для этого…
— Всех амлотиан? — послышалось из кардинальских рядов. — Идёт ли речь о еретиках-ильжберитах и прочих искажениях истинной веры?
— И о них тоже, ибо люди они, как мы…
— Что за безумные речи⁈ — возмутились аристократы.
— Что мы здесь обсуждаем⁈ Надо отстроить столицу!
— Ты безумец, эта земля проклята и осквернена, туда нельзя возвращаться!
— Я вижу эту «осквернённую» землю из своего окна, и там ещё есть люди!
— Забудьте о городе, мор продолжает скакать по земле, и чудовища никуда не делись!
— Торговля гибнет, нам даже неизвестно, уцелела ли казна!
Лодовико Сфорана следил за парящей фигурой и отмечал, что она не слишком впечатлила братьев-кардиналов. Как и следовало ожидать. Но сколько времени пройдёт, прежде чем прозвучат главные вопросы и терпение Папы даст слабину?
— Да кто это вообще такой⁈
— Кто передал ему регалии⁈
— Что произошло с оплечьем⁈
— Сфорана, тебе придётся дать объяснения!
В вышине запели колокола, хотя звонница совершенно точно была пуста в этот час, а световой нимб Папы стал быстро вращаться как тележное колесо.
— Кажется, я начал не с того конца, — произнёс он, — попытался внести порядок в умы, слишком поражённые хаосом. Слишком растерянные. Узнайте же новый Закон, дети: отныне истинная вера, — это я и каждое моё слово. Многие из вас этого не поймут и не примут, ибо грязны. Вы все должны быть лучшими людьми, людьми благородного духа, чтобы выстоять в грядущем и повести других. Но я вижу пред собой сластолюбцев, расхитителей, мужеложцев, чревоугодников, кровосмесителей, жестокосердных тиранов и трусов, обожающих лёгкую и праздную жизнь. К счастью, не все из вас таковы, многие чисты, другие ещё могут исправиться… но неисправимых слишком много. Времена, когда Церковь учила лишь прощать, окончились. Церковь должна научиться беспощадности. Взгляните же в Око Эмпирея.
Нимб воспарил выше головы Папы, он вращался, вибрировал, звенел в тон колоколам, а пространство внутри кольца менялось. Оно словно превратилось в окно, сквозь которое можно было увидеть… огненные небеса!
Поток жара вырвался из нимба и обратил кардинала в пепел, затем следующего, и следующего за ним. Папа Доминикус Первый медленно плыл по воздуху, подобный призраку, пока сквозь нимб на смертных нисходила кара Господня. Вслед за клиром своё получили владыки земные, и чистка продолжалась пока последний недостаточно чистый не исчез.
Лодовико Сфорана подумал, что новый Папа очень снисходителен, — покойный брат Себастьян был столь категоричен в своих суждениях о чистоте, что его Око Эмпирея превращало в пепел абсолютно всех.
— Разделяй прочный металл и шлак, — провозгласил понтифик, — грей заготовку в горне добела, остужай в ледяной воде, бей молотом, бей изо всех сил. Только так, жаром, хладом, и силой ты выкуешь и меч, и соху для братьев твоих. Всё это есть у меня для вас, дети. Всё это я применю.
///
Когда колокола стихли, под запертыми вратами аббатства уже собрались люди со всей Артеги. Никто ничего не понимал, но вот, створки разошлись, и народу явился человек в белых одеждах и с нимбом за головой. Он парил!
— Дети мои, — тихий голос из-под маски достиг всех и каждого, — наступили Последние Времена, и великая мука истязала верных. Но Господь-Кузнец ответил на ваши молитвы. Я Доминикус Первый, милостью Господа-Кузнеца Папа Синрезарский, укажу вам путь.
Он медленно поднял и развёл руки, — тысячи людей стали свидетелями того, как зимние тучи рассеялись и солнце радостно хлынуло на землю. Мир стал казаться живее, чище, лучше, надежда появлялась даже в самых усталых сердцах. Лишь трое заметили, что Папа Синрезарский качнулся в воздухе, словно от большой ноши. То были кардиналы Сфорана, дю Тоир, и аббатиса Хелена.
— Я знаю, о чём вы думаете, — прошептал Доминикус так, что лишь эти трое смогли услышать его, — но вы неправы. Церковь столетиями берегла и копила чудеса для празднеств и пламенных ходов, но сейчас пришло время сыпать ими щедро. Людям нужны чудеса, нужны как пища, вода и воздух.
— Ваша правота ослепляет, святейший отец.
— Я также намерен изменить законы и обычаи, по которым жили вы на протяжении шестнадцати веков, — продолжил Папа для всех. — Слушайте слова мои, добрые люди Артеги, и говорите всем, кто ещё не слышал: я объявляю великую терпимость всех добрых амлотиан к нелюдям; отныне всякий эльф, а также любой иной разумный нелюдь, чтущий Закон Божий и светский, наделён правами доброго амлотианина и пребывает под защитой оного закона, равно как и любой добрый амлотианин. Такова воля Господа-Кузнеца.
Мир пошатнулся для всех, слышавших это, но Папа Синрезарский только начал:
— Я объявляю великую терпимость всех добрых амлотиан к волшебникам и чародеям любого толка, законным и диким, кроме демонистов и колдунов; отныне и впредь одарённые маги, чтущие Закон Божий и светский, наделяются правами добрых амлотиан и пребывают под защитой оного закона, равно как и остальные добрые амлотиане. Такова воля Господа-Кузнеца.
Мир продолжал трястись, по нему бежали трещины, превращавшиеся в пропасти, но Папа и не думал останавливаться.