Синее на желтом

У Бориса Алексеевича в подчинении немало людей, и надо отдать ему должное, он знает их не только в лицо. Конечно, детей и внуков Грачева заведующий не крестил, чаи с ним не распивал, в обнимочку не разгуливал. На кой черт она нужна, такая липовая демократия. Зато Борису Алексеевичу отлично известна безупречная трудовая биография Грачева. Во всех отношениях безупречная. Дисциплинирован. Честен. Делу своему предан. И, насколько помнится Борису Алексеевичу, с руководством Грачев никогда не конфликтовал, не то что иные горлопаны.

Правда, бывали из-за Грачева неприятности. Да что поделаешь — участок у нас такой, мы всегда под огнем. Глаз не спускает с нас общественность. Каждое утро раскрываешь газету с замирающим сердцем: а что еще про нас? Осуждают, критикуют, требуют, призывают к ответу. И Грачева, конечно, не оставили в покое. Протерли с наждачком. Когда же это было? Ну да, в пятьдесят восьмом. Смотри, как время летит! Фельетон про Грачева был тогда в местной газете. Едкий фельетончик, колючий. Накатал его один заезжий столичный журналист. Видно, промотался курортничек до основания, ну и решил подработать на обратную дорогу. Впрочем, версия эта бездоказательная. Борис Алексеевич на ней никогда не настаивал. Вырвалось это так, сгоряча, с досады. Очень возможно даже, что журналист этот безумно и абсолютно бескорыстно любит собак. Ну и пусть себе любит, это его личное дело. И пусть себе защищает своих драгоценных собак, и пусть даже фельетоны пишет, раз он без этого существовать не может. Но зачем ты, сукин сын, Грачева, этого скромного, честного труженика, шельмуешь, зачем позорные ярлыки на него лепишь, зачем обвиняешь его во всех смертных грехах, чуть ли не в диверсии против нашего общества? Тоже мне нашел диверсанта!

Борису Алексеевичу фельетон тот доставил немало хлопот — ответ в редакцию, объяснение наверх. Бумаги и чернил было потрачено — дай боже. А еще больше пота, еще больше нервов. Но атака заезжего журналиста была с блеском отбита. В редакции Борису Алексеевичу тогда сказали: «Здорово вы защищаете честь своего мундира». «Вот именно — честь мундира. Мундир мой не тряпка, он мне дороже шкуры. В мундире я живу, в мундире меня в гроб положат». Были, конечно, и другие атаки на Грачева. Серьезные и несерьезные. Борис Алексеевич все отбил. Потому что у него принцип такой: раз ты за дело отвечаешь — дерись за него до последнего. А прав ты или не прав — в этом пусть потом история разбирается. Так Борис Алексеевич сам воспитан и в таком духе подчиненных своих воспитывает. Только с умом все надо. Не всегда на атаку надо отвечать открытой контратакой. Иной раз лучше всего отмолчаться. Отмолчаться вовремя — это тоже контратака. Вот этого и не понимает сейчас Грачев. Хотя в прошлом году он самостоятельно одну атаку отбил. Спокойненько отбил. С достоинством. Умненько. Только уж слишком припугнул ту женщину. Ворвалась тогда к Борису Алексеевичу прехорошенькая дамочка. Белозубая, смуглолицая, черноглазая. Наверное, армянка или еврейка. Борису Алексеевичу всегда нравились такие женские лица, и сейчас он не прочь полюбоваться. Только полюбоваться, разумеется. Годы.

Но полюбоваться хорошенькой посетительницей не пришлось. Она так расшумелась — хоть беги из собственного кабинета. Оказалось, женщина пришла с жалобой на Грачева. С жалобой и решительным протестом от имени детского сада № 4, где она заведующая. Позавчера, когда детишек вывели на прогулку, Грачев у них на глазах словил какую-то несчастную собаку-хромоножку и упрятал в клетку.

— Ай, ай, ай, — покачал головой Борис Алексеевич и уже больше по инерции, без особого энтузиазма подумал: «Фигура потрясающая. Ножки какие, бюст». — Нехорошо как получилось у Грачева. Мог бы поаккуратнее. Ну, а детишки ваши, разумеется, в рев?

— Хуже. Они почему-то не плакали. Но вот уже третий день все шепчутся между собой, все обсуждают это событие.

— Обсуждают, говорите? Хм! Плохо, понятно, что обсуждают. Ну-с, а чем я могу быть вам полезным?

Это была и обычная любезность и замаскированное напоминание «закругляйтесь». Но посетительница воспользовалась вежливостью Бориса Алексеевича по-своему. Она с ходу прочитала ему небольшую лекцию. И хотя Борис Алексеевич был в тот день занят по горло, выслушал он посетительницу внимательно, даже с интересом. Вот уже верно — век живи, век учись. Сам Борис Алексеевич по недостатку свободного времени никогда не додумался бы. Речь шла о гармоническом воспитании подрастающего поколения. Детей ни в коем случае нельзя отрывать от матери-природы. И тем более нельзя лишать их возможности общаться с домашними животными.

— Ваша непродуманная, жестокая практика бессмысленного истребления собак в нашем городе вызывает у меня и моих коллег чувство решительного протеста, — сказала прекрасная посетительница. — Вы наносите непоправимый ущерб делу воспитания полноценной личности. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Само собой разумеется, — поспешил заверить ее Борис Алексеевич. — Я вас отлично понимаю. И поверьте мне, мы совсем не против воспитания гармоничной личности. Наоборот, мы всемерно за. Но мы осуществляем мероприятия…

— Я так и думала, что вы ничего не поймете, — сказала дерзкая посетительница.

— Ну, знаете, с меня хватит, — сказал Борис Алексеевич. — Воспитывайте, пожалуйста, своих подопечных, а я и так проживу. Из меня гармонической личности уже не получится. А ваш решительный протест вы заявили не по адресу. Я, как вы должны понять, самолично собак не вылавливаю. Если хотите, могу пригласить Грачева, вот ему и вручайте свою дипломатическую ноту. Можете просвещать его сколько угодно. Разрешаю. Только вряд ли дойдут до него ваши оригинальные идеи.

— Мне ждать вашего Грачева некогда.

— Ждать вам не придется. Грачев как раз тут. У нас сегодня зарплата.

— И вы еще платите этому извергу деньги? За разбой?

— Но-но! Советую поосторожнее, гражданка. Вы все-таки в учреждении находитесь. — «Ох, и чертова кукла. Бедный ее муж. За такой поухаживаешь — инфаркт в два счета». — Ну что, звать Грачева?

— Зовите, я его не боюсь, хотя он и страшный. Я ему все в лицо скажу.

И сказала.

Грачев молча, глазом не моргнув, выслушал все ее резкие слова, ее решительный протест, а когда она кончила, снисходительно усмехнулся.

— Зря вы шумите, не подумавши. Вам что — вы детишек воспитываете, вам положено быть доброй. А мне быть добрым к собакам не положено. От такой моей доброты вашим детишкам только вред будет. Да, да, я вам точно говорю — от собак детишкам только ужасный вред. Глисты — раз, — Грачев загнул палец. — Лишай — два, блохи — три, клещ — четыре.

Когда Грачев загнул девятый палец, женщина схватилась за сумочку. А когда Егор Семенович негромко, но внушительно произнес страшное слово — бешенство, перепуганная насмерть женщина рванулась из кабинета.

Интересная все-таки женщина. И зря ее Грачев так напугал. Теперь все время бедняжка будет дрожать за своих питомцев. Эх, Грачев, Грачев, и угораздило же его в клетку попасть. Не берегут люди свой авторитет и еще обижаются. Они, видите ли, оскорблены в лучших своих чувствах, а ты себе мозги выкручивай.

Но все эти мысли, воспоминания, рассуждения ничего не дали Борису Алексеевичу. Так и не помогли они ему решить вопрос, что же делать с заявлением Грачева.

Борис Алексеевич помучился над этой проблемой с четверть часа, пока не решил то, что обычно в таких случаях решают многие из нас: ну да ладно, завтра что-нибудь придумаю. Утро вечера мудренее. И, конечно, тут же почувствовав облегчение, успокоился.

Но не стоит осуждать за это Бориса Алексеевича. Разве с нами так не бывает? Как только мы принимаем твердое решение решить замучивший нас вопрос завтра, так мы и успокаиваемся. А у завтра тоже свое завтра. А там, глядишь, проклятый вопрос сам собой решился. Или — из головы вон.

Итак, Борис Алексеевич облегченно вздохнул и принялся за очередные дела. А их было столько… Телефонные звонки и разговоры, посетители и разговоры, а на столе тем временем росла стопа бумаг, срочных, неотложных — рабочий день только-только взобрался на перевал, но под гору он катился еще медленнее и тяжелее, чем подымался в гору, — хотя пословица утверждает: «Под гору вскачь, а в гору — хоть плачь». С каждым часом день все больше и больше обрастал грузом дел и забот. А тут еще совсем некстати вызвали Бориса Алексеевича «в верха» — то ли на неурочное совещание, то ли для индивидуальной протирки. Надо ли удивляться тому, что Борис Алексеевич уже не вспомнил о Грачеве. До него ли ему! Но, отбывая «в верха», он, уже в приемной, подписывая на ходу какие-то сверхсрочные бумаги, сказал секретарше: