Страница 58 из 76
В закоулке валялся всякий ненужный Базанову хлам: пересохшая краска в помятом ведре, битая посуда, какие-то ржавые железки, тряпье, а также сношенная, разбитая обувь, сморщенная, скорченная от старости. Почти все это источало запахи. Новые, еще незнакомые Принцу. Но сильнее всего здесь ощущался запах родительницы Принца — Альмы. В носу у Принца защекотало, он чихнул и осторожно продвинулся вперед. И тут он увидел под забором замаскированный рваным тряпьем лаз.
Разворошенная земля лаза тоже пахла Альмой, и шерстинки на досках были ее шерстинками. В этом Принц не мог ошибиться. Видимо, Альма пользовалась этим лазом, тайком покидая по ночам хозяйскую усадьбу. Для чего? Видно, была у нее надобность. Может, даже крайняя надобность. Очень возможно даже, что с этим лазом связана тайна появления на свет Принца. Но Принц, конечно, о тайне этой не знает. И знать не желает. Да и к чему она ему? Что она ему даст? Тайна появления на свет… А что это значит? Раз я появился когда-то, значит, меня когда-то не было. Как бы не так! Раз я существую, раз я есть, значит, я всегда был. Не мог не быть. Не был, говорите? Даже утверждаете? Смешно, право. Какая нелепая, из пальца высосанная, надуманная проблема. Людьми надуманная. Так пусть они и занимаются ею. И люди ею занимаются. Давно. С того времени, как научились мыслить. Правда, не все люди. Молодых она не волнует. Она горький удел зрелых, пожилых и старых. Это пожившему уже человеку дано мучительно думать: не был, был, есть, буду, а больше всего, мучительнее всего над неотвратимым — не буду. А для Принца вся эта проблема трын-трава, она для него и вовсе не существует. Для него существует только «я есть», и у этого «я есть» нет ни начала, ни конца.
Словом, у Принца все обстояло в этом случае необыкновенно просто, как-то даже чересчур просто и обыденно: он увидел подкоп, сделанный Альмой, принюхался, пофыркал, не задумываясь полез под забор и тотчас же очутился вне усадьбы, на широкой и длинной Синопской улице.
5
Синопская улица буквально оглушила ни разу еще не покидавшего усадьбу Принца своим простором. Принц на какое-то мгновение присел на задние лапы, но уже в следующий миг простор потянул его к себе. Словно простор был магнитом, а Принц крохотной железной песчинкой — так неодолимо потянул. И Принц, повизгивая от восторга, стремглав помчался по улице, не оглядываясь, не озираясь по сторонам. Потом, потом он все разглядит, потом не спеша познакомится с улицей, а сейчас вперед, только вперед, изо всех сил, что есть духу — вперед.
Кто знает, сколько бы он так пробежал, если бы на перекрестке, там, где стоит пивная палатка Клавдии Петровны, дорогу ему не преградил огромный, как гора, Чемберлен.
Принц остановился, поглядел на Чемберлена снизу вверх и сперва решил, что это собака, только очень большая. Великан. А так, в остальном, кроме гигантского роста, это несомненно собака: четыре ноги, хвост, оскаленные зубы и шерсть — местами короткая, местами длинная, длиннее даже, чем у Альмы. Встреча с такой огромной собакой не обещала Принцу ничего хорошего, и он опасливо попятился, не спуская с Чемберлена округлившихся от страха глаз.
Но заблуждался Принц, к счастью, недолго. Сработал наконец, правда, с некоторым опозданием, аппарат наследственной информации. Что-то вроде магнитофона. Вроде, да не совсем вроде. Ну как это вам попроще объяснить? Попробуем сказать для ясности так: Принц живое существо, а все живое имеет предков. Необозримо длинную цепь предков, уходящую в непостижимую даль прошлого. Нет сомнения, предки Принца знали, что такое лошадь. И вот природа позаботилась о том, чтобы эти их знания о лошади перешли к потомству, в данном случае к Принцу, в виде кодированной записи.
Неискушенному уму не постичь всю сложность механизма, производящего запись наследственной информации и дающего в нужный момент расшифровку специального наследственного кода. И я, неискушенный, даже не пытаюсь постичь непостижимое…
Впрочем, для нас важно сейчас лишь то обстоятельство, что механизм наследственной информации в клетках Принца сработал как нужно, и Принц в тот же миг узнал лошадь.
Можно предположить, что при необходимости Принц так же легко и просто узнал бы слона, льва, тигра и других заморских животных. А почему бы ему и не узнать их? Учтите — наш город портовый. У наших причалов испокон веков швартуются корабли многих стран. И я не поручусь за то, что в жилах Принца нет ни капли завозной крови, что в клетках его не хранится завозная наследственность. Однако я этого не утверждаю. Как не утверждаю того, что сказал выше о наследственном коде. Утверждать категорически и безапелляционно то, что сам плохо знаешь, что сам достоверно не изучил, — нечестно. Поэтому прошу великодушно простить меня, если я что-то напутал, что-то не так сказал, хотя заранее знаю, что не все мне это простят. Чую, попадет мне от мужей науки за такой, мягко выражаясь, примитивизм. Одна надежда, что они лишь снисходительно усмехнутся. И только. А это уж не так страшно.
6
Похоже, что предки Принца знали о лошади только хорошее. И, зная теперь это хорошее, Принц уже не испытывал перед Чемберленом никакого страха. Принц безбоязненно приблизился к Чемберлену и в знак полного доверия к нему куснул его за ногу. Легонько куснул, считая, что это наилучший способ поближе познакомиться с лошадью. Но Чемберлену это не понравилось — он вздрогнул всем телом и тоже не сильно, учитывая малые размеры Принца, лягнул его. Принц отлетел шага на три, и хотя ему было больно, не заскулил, как обычно. У каждого своя манера знакомиться, рассудил Принц. Я его укусил, он меня лягнул. Наверное, в этом и заключается проявление лошадиной вежливости. И конечно, это приглашение к игре. Согласие на игру.
Пожалуй, никогда еще и ни с кем так весело, так самозабвенно весело не играл Принц. Бегая вокруг лошади, он лаял на все лады — от грозного до нежного, то делая вид, что хочет напасть на нее, укусить, то изображая страх и готовность бежать без оглядки. А лошадь, нехотя ворочая тяжелой головой на длинной шее, смотрела на развеселого Принца такими грустными, такими печальными глазами, что даже непонятно, откуда у нее могла взяться этакая безнадежная грусть, этакая безысходная печаль. Ведь лошадь эта совсем не плохо живет, дай бог такую сытую, обеспеченную жизнь и другим лошадям, особенно в таком далеко уже не молодом возрасте.
Так чего же она так печалится? Может, собственное имя угнетает Чемберлена? А что оно для него значит? Ровным счетом ничего. Звук пустой. Оно и людям давно уже ничего не говорит, это имя. Но допустим даже, что оно не совсем удачное. Так чего же мучаться из-за него Чемберлену, раз нет тут его вины. Не сам же он дал себе такое имя. Оно досталось ему по наследству. Чемберленами были его отец, дед и прадед. Прадед был первым Чемберленом. Непонятно, правда, почему хозяин прадеда так его окрестил. Веяние той эпохи, вероятно, сказалось. Дань времени. В газетах той поры каждый день печатались карикатуры на чванливого, надменного, «твердолобого» английского лорда. Смешные, злые карикатуры — длинная, почти лошадиная морда с неизменным моноклем в глазу. Но живой жеребенок не карикатура. Невозможно представить себе жеребенка с моноклем в глазу. Да и не было в нем ничего от противной лордовской заносчивости и надменности — был тот прадед нашего Чемберлена простым крестьянским конем, не из захудалых, но и не из очень породистых. Словом, обыкновенная рабочая скотинка, которую в более поздние времена стали вежливо называть тяглом, а то и еще культурнее — тягловой силой. У него был спокойный, ровный характер. Безгранично терпеливый и неприхотливый, он никогда не капризничал, как иные разбалованные, норовистые лошади, тяготы и лишения он переносил безропотно, и потому позорную по тем временам кличку «Чемберлен» тоже пронес невозмутимо, покорно, как должное, как всякую другую поклажу, через всю свою безрадостную короткую жизнь. До обидного короткую жизнь, ибо пал он пяти лет от роду, в год великой бескормицы, доев последнюю соломинку из кровли полуобрушенной хозяйской хаты.