Синее на желтом

Впрочем, это личный мотив. Это тоже про себя. И не дальше. Неделовое это рассуждение — детишки, вдовство, житейские трудности. У кого их нет, этих житейских трудностей. А потому будем считать, что раз ты при деле, при торговом деле, то главное для тебя — интерес покупателя. А вот он и пожаловал, один из самых ранних покупателей — Егор Семенович Грачев. Самый постоянный покупатель. Можно на часы не смотреть — в шесть тридцать он явится. Минута в минуту. В любой день, кроме выходных.

Егор Семенович — клиент уважительный, но и к себе требует уважения. Ну что ж, Клава его уважает, работа у нее такая, но в душе недолюбливает она почему-то Егора Грачева. Недолюбливает и побаивается. А чего его бояться, если подумать? Человек как человек. Солидный, не свистун какой-нибудь. При деле. Скорее всего нервы тут виноваты, бабья чувствительность. А ну их к бесу, все эти бабские штучки-мучки. Если в корень глядеть, то Клава вам не баба, а мужик в юбке, кормилец семейства. Вот так!

— С добрым утром, Егор Семенович, — приветливо улыбаясь, говорит Клавдия Петровна и подставляет тяжелую кружку под кран.

— Доброе утро, Клавдия Петровна, — тоже улыбаясь, отвечает Егор Семенович. Он снимает с лысой головы помятую капитанку с потемневшим «крабом» и кладет ее на стойку по левую руку. Он никогда не приступит к завтраку, не сняв фуражку. Может, другим это безразлично, а Клаве приятно. Хамов она на своем веку повидала. А это мужчина воспитанный, не только к людям, но и к трудовому хлебу людей относится почтительно, с полным уважением.

Видать, все же недурной он человек, Егор Семенович Грачев. Должно быть, недурной.

2

Но прежде чем рассказать, какой он на самом деле человек — Егор Семенович, главное действующее лицо моей небольшой повести, я хочу представить вам другого ее «героя», правда, второстепенного, но чем-то очень мне симпатичного, доброго, веселого Принца. Вероятно, вы уже догадались, что это не настоящий принц. Сами посудите, откуда бы взяться настоящему принцу в нашем приморском советском городе. Заезжие принцы у нас, конечно, бывают, главным образом из дружественных нам стран Азии и Африки. А своих принцев у нас никогда не было, нет и не будет. Словом, принц — это прозвище, кличка. Принц — это собака. Еще не совсем взрослая собака, но уже не сосунок. Подросточек.

Принц родился пять месяцев назад на этой же Синопской улице, только на другом ее конце. Там, у крутого обрыва над морем, высокий забор из крепких, одна к одной досок, а поверх этих досок еще натянута колючая проволока (ох, эта колючая проволока! Мне за пятьдесят, но я всю свою жизнь то и дело натыкаюсь на нее. После первой мировой и гражданской в нашей местности, и в городе и в деревне, такой проволокой были обнесены почти все частные владения — сады, усадьбы, дворы и огороды. Те войны оставили в наследство этого добра столько, что его хватило надолго. Не успела ту колючую проволоку съесть ржавчина, как грянула новая война. Сгинула и эта война. Сломали мы ее. Век бы не видеть теперь мне колючую проволоку. Так нет. Нашлись людишки, которым она понадобилась, чтобы отгородиться ею от нас, от нашей жизни, от людей. И вот нет-нет, да и натыкаюсь я на заборы из колючей проволоки, и снова напоминает она мне о войнах и других бедах. Проклятая! Ненавижу!). Так вот, за тем забором — любовно ухоженный фруктовый сад корней на сто, а в саду домик. Ну я вам скажу, это домик! Чудо! Домик-иностранец. Но какой-то неопределенной нации, так что вернее всего — космополит. Один мой приятель, увидев это сооружение, поразился и, заикаясь от удивления, едва выговорил трудное слово — коктейль. И верно — это какой-то коктейль из разных архитектурных стилей — намешано, наболтано, а что на что, что для чего, сам черт не разберет.

Я разглядывал дом за зеленым забором много раз и до сих пор не пойму, для какой надобности водрузили на доме причудливую башенку, изукрашенную всякими завитушками. Труба не труба, дым из нее ни разу не шел, и для жилья она как будто не подходит — всего метра полтора в высоту и не более метра в ширину. На голубятню тоже не похожа — голубей сразу увидишь, — голубь птица летающая, а потому заметная. Так, может, это кладовая для хранения запасов? Но говорят, что под домом есть бетонированный подвал, оборудованный по последнему слову техники, да еще на всякий случай приспособленный под бомбоубежище. Словом, гадал я, гадал, как вдруг возникло предположение, что башенка эта не что иное, как домашний карцер, в который за всякие семейные прегрешения муж и жена сажают друг друга. Суп пересолила — марш на два часа в карцер! В сердцах обозвал жену дурой — три часа стоячего ареста в этой самой башенке-карцере, где ни сесть, ни лечь. Так они и воспитывают друг друга карцером — сегодня муж жену, а завтра — жена мужа. А больше им воспитывать некого — власти не дано, да и властвовать не над кем, потому что дом с башенкой населяют всего два человека: хозяин Базанов и хозяйка Базанова.

Впрочем, все это насчет карцера только предположение. И не очень серьезное. Более того — шуточное. Ну а если говорить всерьез, то почему не предположить, что Базанов соорудил эту башенку для красоты. Сомневаетесь? Считаете, что башенка и некрасива, и бесполезна? Ну что ж, дело ваше, можете думать, как вам угодно, только, ради бога, не говорите об этом Базанову. Он искренне возмутится и начнет глушить вас железными истинами. Вот такими, например: не суйся в воду, не зная броду. Не там ищете пользу, где ее следует искать. Не все красивое полезно, не все полезное — красиво. И так далее, и тому подобное. У Базанова запас таких опробованных формулировочек неисчерпаем. А когда вы окончательно обалдеете от всей этой премудрости, он, иронически усмехаясь, задаст вам давно придуманные вопросы. Примерно вот такие: откуда вы знаете, что красиво и что некрасиво? Каким точным электронным инструментом вы это установили? Молчите? То-то же. А какой, скажите, счетной электронной машиной подсчитан коэффициент полезного воздействия красоты на человека? Опять молчите? Нечего сказать? Значит, нечего и лезть со старорежимным аршином в такие тонкие дела. Ясно?

Ну а если вы все же попытаетесь, едва ворочая языком, робко возразить Базанову, если промямлите ему что-нибудь о том, что человечество выработало для себя критерии красоты и пользы, он презрительно фыркнет и, уже не скрывая раздражения, скажет:

«Человечество! А я, по-вашему, из обезьяньего племени? Я и есть человек. Примите это к сведению. И кроме того, учтите, я человек с характером, твердых убеждений. Что знаю, то знаю, и если верю, то уж верю. Режь меня, жги меня — не уступлю. Вы говорите — некрасиво, а я утверждаю — красиво. Потому что красоту эту я своими руками создал, на свои кровные денежки. Последние сбережения ухлопал. И никому не позволю на нее посягать. Никому. Ясно?»

Ясно, конечно.

Нет, не будем лучше спорить с Базановым. И тем более на этих страницах, потому что мое сочинение, слава аллаху, не полемический трактат по эстетике, а повесть — незатейливая, в меру забавная и в меру грустная история из обыденной жизни, к тому же рассказанная в полушутливом тоне, чтобы, упаси бог, кто-нибудь не вздумал придать ей чересчур серьезное значение. И поэтому давайте лучше двинемся дальше. А дальше, то есть рядом с домом супругов Базановых, шагах в десяти от него, стоит такой же чудо-домик. Только размером поменьше. Не знаю, право, во сколько раз уменьшенный — не мерил. А так в остальном точная копия большого дома, базановского. Точнейшая копия, минус башенка. Должно быть, тут на башенку у строителей не хватило терпения. Или материала. Ну да черт с ней, и так здорово. В обиходе такое сооружение называется собачьей конурой, но язык не поворачивается назвать конурой такую неописуемую красоту. Помилуй бог, какая же это конура? Это вилла, дворец, замок. Посмотришь — невольно позавидуешь: сам бы жил, да вот квадратура не позволяет. И еще, конечно, гордость. Нельзя все же человеку завидовать собачьей жизни и собачьему жилью. Даже такому роскошному. Недостойно.