Альтер эво

А напротив дверей дома Марка стоял, занимая два парковочных места, оптически-черный «эскарго». К крылу прислонился, сложив руки на груди, мужчина в черном костюме (жалко), черных ботинках (бедственно) и темных очках с черным же оттенком стекол (просто смехотворно, наконец). И, насколько Марк понимал, единственной целью этой небольшой демонстрации было показать, что́ именно они могут себе позволить – в частности, без труда выяснить, где он живет, установить в квартире наблюдение, а затем ждать сколько захочется.

По собственному опыту ведения дел с полли Марк знал, что они – не из тех, кто может себе позволить ждать чего бы то ни было. Полли всегда задолбанные, дерганые и раздраженные. Они бы ломились к нему уже через десять минут после того, как выяснили адрес.

Откуда напрашивался любопытный вывод: Марком интересуются не они. Пожалуй, это уровень федералов.

Задняя дверь «эскарго» приоткрылась, Марк вздохнул и пошел к машине.

На следующий день Майя очень занята. Занята настолько, что на размышления о странной встрече у нее просто ни минутки свободной нет. Во-первых, она идет на работу и самозабвенно отдается своим трудовым обязанностям. Да, именно так, работает с полной отдачей. Можно сказать, выкладывается.

Увы, полных смен сейчас ни у кого не бывает, так что уже в три Майя освобождается. Идет в спортзал – он здесь же, рядом, через три квартала. Впахивает там полтора часа, пока перед глазами не начинают носиться красные мушки, а из ушей не валит дым. Больше боли. Еще больше, как можно: щиплет – значит, помогает. Потом – рутинное преодоление приступа паники и душ (это же душ, Майя, не ванна, это совсем не страшно).

Выйдя из зала, она машинально включает в наушниках последнюю книгу доктора Экова – «За горизонт, к счастью», абсолютный бестселлер этого лета, предыдущие четыре она уже прослушала. Вызывает «Фикс» и едет в клинику к Степану.

Степан выглядит… ну, вроде как не хуже, чем во время предыдущих ее посещений. Майе он вроде бы рад. Или нет. По крайней мере, с готовностью дает себя обнять, хотя и осторожно, словно кости у него – как у консервированной горбуши.

Вдвоем они прохаживаются по длинному коридору с ростовыми окнами. Экое роскошество. Майя догадывается, что окна затянуты небьющимся и сверхпрочным полимером, так что стены и то представляют для пациентов бо́льшую угрозу. Но все равно эти огромные проемы рождают в ней какое-то тревожное ощущение, чувство незавершенности, смутную тоску вроде wanderlust. Клиника стоит на отшибе, почти что на краю молла, и вид из окон – терапевтический, на парк с ретро-скамейками-качелями и выключенным на зиму фонтанчиком в обросшей зеленью псевдомраморной чаше.

– Ну, как ты?

Майя не успевает прикусить язык и мысленно ругает себя страшными словами. Проходи она реабилитацию от орто-зависимости, именно такие вопросы вызвали бы у нее жгучее раздражение.

Но Степан только улыбается, берет пару колючих шерстяных носков, которые она ему привезла (не ресайкл, а посему дорогие как черт знает что), и с наслаждением трет ими о нижнюю челюсть:

– Знаешь, в чем разница – болеть и пить лекарства или болеть и не пить?

Майя знает. Этот анекдот она уже слышала во множестве вариаций.

– Что тебе в следующий раз привезти? Хочешь чего-нибудь вкусного?

Опять ошибка. Майя съеживается от огорчения. Что может считать «вкусным» человек, который много месяцев сидел на самом жестком из известных нынче наркотиков? А до того наверняка употреблял все то же, с чего начинают все юные падаваны, будущие воины света, для которых все это «не всерьез», «чисто расслабиться», которые «контролируют ситуацию». Ухохочешься: будто в этом мире вообще можно контролировать хоть какую-то ситуацию.

Степан хмыкает:

– «Ньюка-колы». Можешь купить мне банку? – Правильно, и об этом Майя забыла: никаких бабушкиных пирожков. Ничего съестного, что не в заводской упаковке, чтобы полные сочувствия боевые товарищи воина света не напихали маленьких полиэтиленовых пакетиков в оливье.

В школе, классе во втором к ней однажды прицепились три другие девчонки постарше. Причину она не помнила. Может, из-за волос: волосы у нее всегда были приметные, турецкие, кучерявые, жесткие, и Майю вечно стригли покороче – так, что голова потом напоминала одуванчик в трауре. Степан увидел в коридоре, как те девчонки заталкивают Майю в шкафчик. Потом им занималась лично завуч, полоскала не меньше часа, потому что мальчик много чего должен, а много чего не-, и бить девочку – как раз не-. Ага, а то Степан был не в курсе.

Так что ее брат – не из тех, кто убегает от ответственности, просто… В общем, тут другое.

– У тебя у самой-то как дела?

Майя даже не сразу реагирует на вопрос, настолько он неожиданный. Потом у нее в животе теплеет. За месяцы, проведенные в клинике, ее дела заинтересовали Степана впервые. Наверное, все-таки работает эта реабилитация.

Она начинает рассказывать что-то про работу, про погоду, и Степан то ли слушает, то ли нет, как будто бы вязаные носки его интересуют куда больше, а потом роняет один и неожиданно спрашивает:

– Ты что-нибудь предпринимаешь?

Майя замирает на месте. Смотрит на Степана – тот стоит вроде как спокойно, расслабленно даже.

– Ну… Я перестала есть красное мясо. И сахар. – Майя пожимает плечами. – Процентная ставка по всем направлениям упала на ноль-ноль-два. Прикинула несколько дополнительных страховок – самая лучшая снизит процент максимум на ноль-один, и это еще полгода придется не есть вообще, чтобы было чем за такой полис заплатить. Что я еще могу предпринять?

У самой Майи – чернявый семитский фенотип. У Степана – серо-голубые глаза, светлые волосы-пушинки, бледная кожа – выраженный арийский. На брата и сестру они не похожи совершенно. При этом всю жизнь, сколько себя помнит, Майя могла рассказать Степану все. Но.

– У тебя осталось где-то три месяца, да? – негромко говорит Степан.

– Около того. – Майя нагибается поднять носок.

Одной из тех трех девочек Степан расквасил нос, а другую стукнул головой об угол шкафчика так, что выбил два зуба. Притом что сам тогда только-только пошел в первый класс. Отец, кажется, не был до конца уверен, наказывать ли ребенка, но в итоге мама настояла. Мол, нельзя, чтобы мальчик привыкал решать проблемы агрессией. Бедная мама. Старая школа воспитания.

В итоге Майя не говорит брату о Городе Золотом: предполагает, что Степан опять может отреагировать верно, но через край. А на Майю больше некому реагировать. Она одна. И презрение брата – это будет очень больно.

Уже сидя в жучке «Фикса», Майя меняет маршрут – обрубает его за пару кварталов до дома. Там выходит у кафе, заказывает кофе с экомолоком, набирает в мессенджере Агнесу и битых сорок минут слушает новости, которые вовсе и не новости, а повседневная жизнь, кроме непосредственных участников, мало кому интересная. Фоном служат неумолчные вопли Агнесиных близнецов, и к концу разговора у Майи начинает звенеть в ушах. Она берет еще один кофе с собой и с ресайкл-стаканчиком шагает пешком по коридору – одному из самых широких коридоров молла, – украшенному множеством реклам, хорошо освещенному, чистому, с выделенными дорожками и для бегунов, и для колёсников. Это так бодрит, настолько в моменте и достойно всяческих лайков, что у поворота к себе Майя разворачивается и шагает обратно, а потом снова назад.

После этого релакс-перерыва (Уделяйте время себе, отведите хотя бы один час ежедневно на то, чтобы…) Майя затевает тщательную уборку дома, которая завершается расстановкой в ванной ароматических кристаллов и светодиодных свечек. Наслаждается тем, какая просторная, светлая и аккуратная у нее квартира. Даже позволяет оксане включить виар-панель – правда, без звука. Подумывает, не испечь ли шарлотку.

К наступлению темноты ее настолько тошнит от этого вранья, что впору с размаху приложиться носом о подоконник.

Она берет ноутбук, залезает в кровать и целый час исследует собственную кредитную линию. В сотый раз. Проходится по правилам, ограничениям, исключениям из правил, сноскам, ссылкам и комментариям. Не пропускает ни одной «звездочки». Напряженно разбирая самый мелкий шрифт.