Страница 4 из 8
Затемно подъехали к штабу Лебединского отряда. Высокий, широкоплечий матрос лет двадцати пяти с копной чёрных волос под бескозыркой и георгиевскими ленточками до ягодиц лениво расставлял караулы, подкрепляя приказы площадной бранью. По бокам маузер и шашка, за спиной карабин, в правой руке браунинг на ремешке, в левой нагайка. Безразлично выслушал доклад Вейсмана и указал на стул. Пришлось ждать более часа. Вдруг дверь кабинета широко распахнулась, ударив ручкой в стену. Матрос заорал:
– Кто такой?! Чего сидишь?! Молчать! Расстреляю! В каталажку к жлобам!
– Морфинист, – понял Носович.
В общей камере уездного участка было десять юношей, арестованных после неудачного восстания в городе два дня назад. Подросток лет пятнадцати плакал, содрогаясь всем телом:
– Завтра меня расстреляют! Непременно расстреляют! Вас, слава Богу, выпустят, а меня расстреляют. Да, расстреляют. Но я же не виноват! Не участвовал, был в имении у приятеля. Тут все такие. Утром непременно скажите я не виноват.
Носович не ответил, присел на край лавки, прислонился к стене и, подняв воротник, заснул, утомлённый четырьмя днями пути. Проснулся ночью от боли в спине и шее. Юноши по-детски сопели. За дверью после попойки громоподобно храпел караул. Носович осмотрел замки. Сломать легко, браунинг на месте. Бежать немедленно! Посмотрел на юношей. Без них никак, всё равно что бросить свой полк, а с ними тоже невозможно, подстрелят. Помолившись о чудесном спасении Святому Георгию и Божьей Матери, снова крепко заснул. Проснулся от крика матроса:
– За гробами возьми лошадь того с Киева.
Носович до боли сжал кулаки. Чужак управляет Малой! Невыносимо! Ещё больнее стало от мысли, что она повезёт гробы для этих мальчиков. Но этим утром большевики хоронили своих.
В четыре Носовича повели на допрос. Для устрашения восставшего населения конвой был внушительный: четверо конных с шашками наголо и двое пеших с винтовками. Повели в главный штаб на железнодорожной станции. Ждали в тамбуре три часа пока соберётся военно-полевой суд. Председатель брезгливо прочитал послужной список Носовича, осмотрел вещи из кобуры седла и неожиданно заорал:
– Если хочешь жить, говори правду! – высоко поднял ладонь, но Вейсман что-то зашептал ему в ухо. – Как не обыскали?! Где революционная сознательность! Расстрелять! – ладонь громоподобно ударила по дереву, но судьи не испугались, продолжая также безразлично смотреть то на генерала, то в окно вагона. Носович медленно вытащил браунинг и две запасные обоймы. Ещё одна и коробка с 25 патронами остались в деннике в Михайловке. – Твой послужной список – враньё! Вахмистр, императорский улан, академия генштаба, преподаватель Пажеского корпуса, командир стрелкового дивизиона, генерал в 39 лет?! – председатель нервно скомкал бумагу и вбил в столешницу. – Салат какой-то! Из Киева 23-го, в Лебедине 26-го. Четыреста вёрст за четыре дня, а лошадь тащила гробы как свежая! Немецкий шпион! Кто связной?! Какое задание?! Десять минут на размышление! Обыщите, пока думает!
Носовича повели в вагон третьего класса, где размещалась охрана штабного поезда. Обыскивал высокий красноармеец из бывших солдат, раскладывая вещи на скамейке. Из левого верхнего кармана кителя достал Георгиевский крест, потрогал белую эмаль, посмотрел в глаза Носовичу и молча засунул обратно.
– Подумал? Жить хочешь? – снова заорал председатель.
– За последние четверть часа ничего не изменилось, – съязвил Носович, решив, что не стоит ожидать справедливого расследования и приговора от морфинистов. Но Вейсман явно ничего не вдыхал, смотрел спокойными, почти добрыми глазами и Носович решил полагаться на него.
– Какая четверть часа?! – председатель развернул смятый послужной список. – Когда женился?
– Пять месяцев назад.
– Где жена?
– В Киеве.
– Под немцами? Полгода не прошло, бросил жену ради какого-то отечества?! Бред!
– Немцы скоро будут в Москве и Петрограде. Я – офицер, мой долг – защитить Отечество!
– Немецкий шпион! Увести! Суд будет совещаться.
Ждать пришлось более двух часов. Председатель, не вставая со стула, зачитал приговор:
– Именующий себя бывшим временно командующим 11-й пехотной дивизией, бывшим генерал-майором Носовичем за принятие ложного имени, подделку документов и за доказанностью в шпионской деятельности в пользу германской армии приговаривается к смертной казни через расстрел. Сознайся, спасёшь себе жизнь.
– Не в чем.
– Расстрел назначить на утро!
Носовича снова привели в вагон охраны. Полсотни красноармейцев пили чай.
– Садись и тебе нальём, – предложил старший. – Со смертниками мы вежливо.
Положили кусок белого хлеба и Носович вспомнил, что не ел уже сутки. Лёг спать на пол. Никто не охранял. Перед глазами висел маузер в кобуре с запасной обоймой. Опустить окно, выбраться на пути и бежать в Михайловку! Сорок вёрст без Малы по насту… Нет! Помолился и уснул.
Разбудил крик из штабного вагона – вызывали начальника охраны матроса-балтийца. Тот не торопясь смерил Носовича надменным взглядом, взял винтовку и вышел. Вдруг за окном послышались лёгкие шаги Малы и Носович бросился к окну. Лошадь увидела его, вскинула голову и радостно заржала.
– Выводи шпиона!
Около штабелей дров для паровозов стояла расстрельная команда в кожаных куртках с винтовками у грязных сапог, рядом вчерашние судьи и Мала на поводу. На душе стало умиротворённо.
– Умру на глазах у Малы, не в одиночестве, не безвестно. Уже отрадно! – Носович презрительно посмотрел на судей, подошёл к Мале и поцеловал. – Прощай, друг верный. Расскажи, как сможешь, про последние дни мои. – Бросил на землю шапку, закинул назад голову и трижды размашисто перекрестился. – Прощай жизнь, любимая супруга, любимое Отечество! Прими меня, грешного, Боже милостивый!
– Это он! – послышался крик из-за шторы штабного вагона. – Отменить расстрел!
Носович резко обернулся, но увидел только половину мутного силуэта в кителе. Повели обратно в вагон охраны, накормили и под конвоем отправили в городскую каторжную тюрьму. Начальник тюрьмы сам отвёл в одиночную камеру номер 19 и послал надзирателя к себе домой за подушкой и двумя одеялами.
– Не узнаёте, Ваше Превосходительство? Я сын Нарежного, каптенармуса эскадрона юнкеров Николаевского кавалерийского училища. Вы у нас служить изволили вахмистром. А отец потом перевёлся в Уланский полк. Там дослужился до вахмистра. А я помог бы Вам бежать, но лично отвечаю головой, расстреляют с женой. Простите великодушно. Уж очень важный Вы арестант. Но можете дать адрес родственников. Не приведи Господь, сообщу всенепременно… Вторая неделя Великого поста уже. Пришлю батюшку.
На следующий день допрашивал начальник контрразведки главковерха Антонова-Овсеенко, бывший офицер Николаенко:
– В Москве создают Красную армию.
– Предлагаете вступить? Увольте!
– Жизнь спасти.
– Присягу Отечеству за шкуру не продаю.
– Позвольте объяснить Ваше положение. Мы ловим немецких шпионов в тылу и царских офицеров, которые пробираются на юг в Добровольческую армию к генералу Алексееву. Вас подозревают и в том, и в другом. На расстреле всего лишь подтвердили Вашу личность. Вейсман добивается приведения приговора в исполнение и, уверяю Вас, добьётся. Молод, но хитёр не по годам. Втирается в доверие, сочувствует, обещает помочь, а сам червяком лезет в душу, документирует и в суд несёт. Ему – новая должность, человеку – смерть. Но и этого мало! Приходит в камеру, говорит утром отпустят. Арестант по радости душевной ещё рассказывает, а Вейсман снова несёт. А утром лично расстреливает. Видели матроса с лентами до причинного места? Комиссар Губин, живодёр, четыреста человек под ружьём, грабят город во имя революции, расстреливают семьи, причём сначала детей. Юноши сидели с Вами в камере. Губин приказал подвесить за кисти и стрелять в живот каждые пять минут. С Вами также будет.
– Пусть увидят, как с достоинством умирает русский генерал.