Автограф

— Сам по себе он никогда не погибнет.

Чарушина подняла палочку мундштука. Дым нитью устремился к потолку, завязался в забавный вензель. Чарушина молча смотрела на вензель, будто пытаясь его понять. Рюрик разогнал дым, помахал опять же рукавами своей блузы.

— Сотворите персонально для меня, Надя.

— А вы персонально меня оставите в покое?

— За мной не пропадет.

— Подумаю.

В зале клуба показался Вельдяев с несчастным лицом. Жизнь печально гнала этого человека по одному и тому же кругу, с каждым годом измучивая его еще больше и окончательно лишая возможности сделать хотя бы одно-единственное в жизни дело — написать работу о Бунине.

— Надя, струны ваших скифских глаз…

— Боже, Рюрик…

— Да. Во мне этоГО есть. Шарм.

Рюрик поклонился Бурковой.

— Людмила Лексанна, мы туточки озорничали словами, так не берите всерьез. Простокваша, знаете ли.

Друзья медленно шли по улице.

— Не к Йордановым ли опять навострился Лощин? Он у меня жить не будет. Слушай, давай повалим за этой лошадью. Узнаем только. Где ее взять?

— Рюрик, нам дадут, в конце концов, по пятнадцати суток.

— Нет, не с тем автором я работаю.

Время для Гели вело отсчет дней — театр, съемка фильма и, конечно, Виталий Лощин, который все настоятельнее утверждался в доме. На покровительство мамы он пытался ответить заботой о Геле. Не ухаживал, это он прекратил, но старался помочь в чем угодно — подгонял такси, если Геля опаздывала на съемку, встречал, если она задерживалась на съемках и поздно возвращалась, покупал билеты на выставки и вернисажи, на которые Геля не ходила, где-то доставал для нее косметику, потому что уже знал номер ее помады и любимую краску для век. В общем, пользовался случаем, что Рюрик насквозь был занят Волковым. «А может, и не только Волковым», — думала Геля, но в то же время понимала, что это с ее стороны, наверное, несправедливо по отношению к Рюрику. С Лощиным Геля не знала, как быть, что лучше — когда Лощин пытался ухаживать или когда он вот так помогал. Но был у Гели теперь и ее собственный, изолированный от всех мир — работа в кино. Каждый съемочный день доставлял подлинное удовлетворение, потому что это был ее собственный день, принадлежал только ей. Геля не торопилась домой. Что ждало дома? Что хорошего? Она с удовольствием приезжала в цех на съемку. Она ничего и никого уже не боялась — ни пальбы электродов, ни всплесков кислородных искр, ни разъезжающих под потолком мостовых кранов, ни кассиршу в столовой, хозяйку ножей, ни режиссера, ни даже Кипреева. Партнер из Казани попытался было приударить за ней. Худенький и спокойный Миша сказал, чтобы она этого баритона навялила горячей лопатой, если потребуется. Но подобного не потребовалось.

Как она играла роль, она не знала — так ли по сценарию или не так. Фильм — цепь событий в их естественном состоянии, объявил наконец Кипреев свое кредо (он так и выразился — кредо). Увеличительное стекло, которое показывает, где кончается искусственность и начинается искусство. Где есть сила творческого натяжения и где этой силы нет. Поэтому и название «Тетива» — сила и бессилие. Значит, в чем-то Геля оказалась права. Но ей во что бы то ни стало хотелось выбраться из искусственности в искусство, из бессилия в творческую силу. Выберется ли? Ничего нельзя понять в искусстве наедине с самим собой. Сказано ведь.

Кипреев снял ребят. Вот им ниоткуда и никуда выбираться не надо было: у них всегда максимальное натяжение. Как Сережа скачивает шлак! Геля любовалась вместе со всеми. К длинному шесту Юра прикрепил кусок обычного полена, расколотого пополам; Миша одним быстрым движением открыл печь — это было вообще его обязанностью: открывать и закрывать печь, — и Сережа начал острым краем полена сгонять с кипящей стали шлак. Руки ходили ритмично и легко, полено касалось точно кипящей поверхности. Шлак падал в огромную шлаковницу раскаленными хлопьями. Оранжевый талый снег. Сережа будто забавлялся им, ловил оранжевые хлопья, лепил из них в шлаковнице сказочную башню, которая, остывая, делалась таинственно красной и время от времени выпускала из своих недр красные облака. Геля не понимала, почему не горит полено.

— Оно горит, — сказала Катя. — Вам только не видно.

— Почему сразу не сгорит?

— Сережа не дает, он его не окунает. Полено должно летать в печи, но не плавать.

— Да. Оно летает, — согласилась Геля. — Дельтаплан.

Катя засмеялась.

— Я тоже летаю. Занимаюсь в клубе аэробной гимнастики: танцы в ритме диско.

В короткий перерыв между съемками Сережа повел Гелю пить газированную воду. Сверху, на автомате воды, стояла пачка поваренной соли и Лежала чайная ложка. Сережа зацепил на кончик ложки соли и всыпал в стакан к Геле.

— Зачем?

— Напиток металлургов.

— Чтобы долго не хотелось пить?

— Да. Особенно летом.

Сережа был высоким, выше, пожалуй, Рюрика. У электропечи рост не был заметен, но когда Сережа стоял перед Гелей, она каждый раз обращала на это внимание. От Сережиной одежды постоянно исходил жар печи, плавки. Геля подумала, что ее шерстяное платье в «Короле Лире» — чепуха, даже совестно об этом вспоминать.

Геля совсем недолго побыла с Сережей у питьевого автомата, потому что пришел Миша и повел Сережу смотреть пробу плавки. Но Геля запомнила короткое время, когда она и Сережа пили из стаканов напиток металлургов. Так же запомнила, когда сквозь филенку принимала от Сережи ключ-марку и Сережа забавно взглянул на Гелю из-под своей шикарной шляпы.

Гелю взбудоражила новая и совершенно для нее непривычная обстановка. И как же Геля обрадовалась, когда мама сообщила:

— Тебе звонили со студии.

— Что сказали?

— Просмотр материала в половине седьмого. За тобой заедут какие-то ребята. Да, совсем забыла, лично Кипреев просил еще передать, чтобы ты их на студии опекала. А то ведь на «Мосфильме» ничего не стоит заблудиться.

На «Мосфильме» действительно бытует шутка, что среди сотен его комнат есть одна, которую до сих пор никто не может найти.

— Мама, адрес ты ребятам дала? Не забыла?

— Конечно.

— Умница, мамочка. А в каком зале?

— Назвали как-то странно.

— Тогда я знаю.

Геля засуетилась, решила переодеться. На заводе почти всегда была в рабочей одежде, а ей вдруг захотелось одеться так, как она умела одеваться. Захотелось — и все. Убежала к себе в комнату. Начала с прически. Волосы сегодня не лежали. Волосы, между прочим, лежат по погоде — Геля давно обратила на это внимание. Ровных прядей сегодня не получалось. Немного краски вокруг глаз. Совсем немного. Геля подобрала серьги. Потом позвонила в театр и уточнила — да, она сегодня свободна. А вот Рюрик наметил чтение «Волкова». Кажется, сегодня. И потом Рюрик желает окончательно решить, кто дает площадку, кто будет играть. Геля позвонила Лене.

— Собираемся в семь, — сказал Леня.

— Жаль.

— Ты не свободна?

— Немножечко не свободна.

— Не волнуйся. Возьму бандита на себя.

Леня настоящий друг: поможет, ни о чем не спрашивая, ничего не уточняя.

— Но я все-таки постараюсь быть, — сказала так, потому что боялась Рюрика.

Надо сесть, успокоиться и ждать звонка. А пока достала пьесу Лени. Рюрик поручил ей роль Матрены Кирпичевой. Матрена Кирпичева занята заводами. Совпадение? Итак, заводчица Матрена Кирпичева. Выплавка серы. Ну вот, не хочешь, а оно все рядом. Выплавка… Хватит же наконец. Что Матрена говорит мужу «Я вас эстимую» (уважаю). Братьям: «Я вас мепризирую» (презираю). А это что? «Сантирую к тебе» — чувствую, взываю. Рюрик недавно заявляет — ты, Гелечка, у нас парадоксовая: от горчичников замерзаешь… Она бы с удовольствием сыграла Троепольскую. Судьба актрисы. Умерла в театре, в гримерной. Что Гелю смущает — она до сих пор как-то не чувствует будущий спектакль в целом. Его форму. Но не признается в этом до конца, даже самой себе. Рюрик со своим диктаторством невыносим. А не думает ли он пригласить Дроздову на эту роль? Уж тогда даже Геля найдет в себе силы, чтобы снести им головы обоим! Секир-башка, как говорили в детстве. А пока что надо учить роль Кирпичевой, добывать себе успех. Лощин прав. Что он делает в их семье? Добывает успех, действует, как бульдозер. Володя Званцев часто говорил об истинах. Какие истины у Гели? Через какие истины она прошла в жизни? Или она что-то путает, истина должна быть одна. Об этом надо бы поговорить с Володей, да страшно: отец не может с ним справиться, а куда уж Геле выяснять, спорить. Ксения боится Володю? От него убежала? Не выдержала? Спряталась?