Автограф

Ксения вздохнула, взяла из стопки книгу, писать на нее аннотацию. Может быть, Ксения, как говорят на заводе девушки, уже экс-дева — старая дева? И вот эту опасную идею надо обезвредить? Что, если немедленно отправиться к Саше Нифонтову на «Капли дождя» и новые магнитофонные записи? Темнота на танцах — друг молодежи! Где она слышала этот призыв? Ну как же — в заводском Доме культуры на фестивале современных танцев. Выкрикивал какой-то подгулявший парень к восторгу очень многих. Ксения была включена в состав жюри фестиваля. Может, напроситься к Геле и к Рюрику в их театр «Реалист»? Больше года не была. Пьесу Пытеля ставят — в вечерней газете было сообщение. Что у них сейчас-то идет? Нет, никуда она не будет напрашиваться, незачем и некогда. Надо побыть подальше от прошлой жизни. Поэтический вексель тоже давно погашен. Никогда она не станет поэтом, даже по ошибке. Есть настоящие стихи, а есть эмоциональная информация. Ощущение стихов. Путь себе надо расчищать сомнениями. И если тебе нечего сказать — молчи. Кто-то из больших ученых, Вавилов кажется, сказал, что уже необходимо всеми мерами избавлять человечество от чтения плохих, ненужных книг. Не пойти ли работать к Володе в клинику или на «скорую» — будет помогать ему выманивать со складов жаростойкие шприцы, гайки, рентгеновскую пленку, у хозяйственников — автотранспорт или аппарат для дрессированной (дистиллированной) воды.

На абонементе опять зазвучала перекличка голосов, и вдруг вопрос:

— Где Ксана?

О ней так спрашивают. Определенно. Бригадир Сережа с третьей печи с помощниками Юрой и Мишей. Всегда ходят стайкой. И еще пультовщица Катя Мартынова с ними. Миша, между прочим, вполне прилично рисует. Недавно нарисовал Ксению одним росчерком. Сережа возле плавильной печи работает в фетровой шляпе. Стиль. Вот и сейчас он так о Ксении. Ребята считают ее своей, считают, что приобщилась. Инна ответила — Ксения Борисовна здесь. Ксения Борисовна тоже звучит до сих пор непривычно. А что — она старше этих ребят, и она для них Ксения Борисовна или… Ксана. Ничего среднего, промежуточного нет. Что должно быть средним, промежуточным в нашей жизни? Что она имела в виду? Умственная слабость у нее, вот что! Новый период в ее жизни «после картошки». Как сказано в мудрой японской книжке, на которую Ксения только что делала аннотацию, она — рисовый крахмал, размокший от воды, спина побежденного борца. Надо во всем разобраться, побыть одной. Пусть Володя теперь с Леней поговорит о самостроительстве, индустриальной целине или о космосе, где человека погрузят в полный покой и снова возвратят к жизни при полете на Марс или Венеру. Ксении до поры бы до времени погрузиться в покой здесь, на земле, пока земля сама вся не успокоится и не зацветет фиолетовым багульником или сиренью. Как красиво цветет сирень в Ленинграде на Марсовом поле в белую ночь!.. Тем более Володя доказывает, что цветы реагируют на эмоциональный настрой человека, на его чувства, переживания, характер. Растения — неизведанные еще цивилизации. Но лучше всего то, что просто, потому что простота хороша своей простотой, ясностью, и это исключает сомнения. Не надо стыдиться искренности, не надо себя беспрерывно сдерживать, воспитывать, не надо быть аллергиком. Пушкин мог крикнуть цыганке Тане Демьяновой: «Радость моя, Таня, здорово!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Началось, казалось бы, с привычного пустяка: перед спектаклем Рюрик заехал за Гелей. Геля провела его в кабинет отца, а сама пошла собираться. Отца дома не было. Он уехал в Тарусу, где в последние годы жил Паустовский. Что-то отцу понадобилось по работе в архиве Паустовского, в Тарусе.

Рюрик взял с полки книгу, раскрыл. Изображение театральной афиши. Прочитал: «Общенародное зрелище в Москве 1763 года». Дальше было написано, что в общенародном зрелище приняли участие двести блестящих колесниц, вереницей двигавшихся по Москве. Каждая колесница была запряжена двенадцатью — двадцатью четырьмя волами. В процессии участвовало около пяти тысяч человек, набранных из добровольцев. Рюрик заинтересовался книгой.

Процессия состояла из картин и отделений. Каждое отделение обозначалось особым знаком, который вестники несли на шесте. Процессию открывали певцы и музыканты. Потом — балаганы с прыгающими и вертящимися куклами. По сторонам, на деревянных конях, ехали двенадцать всадников с погремушками. На колеснице расположились духовая и роговая музыка. Вертелись качели с веселыми песенниками. Ехали кабак с пьяницами, судейские подьячие, которые говорили речи, купцы, которые расхваливали свой товар. Народ дивился процессии.

Рюрик начал лихорадочно листать книжку.

«Говорили, что императрица предложила ему пост кабинет-министра и хотела возложить на него орден Андрея Первозванного, но он ничего этого не принял и пожелал остаться вольным актером».

Да кто же это такой? Что за прекрасный безумец!

Вошла Геля и сказала — она готова, надо спешить в театр.

— Дай мне эту книгу! ВеликанТ!

— Кто?

— Не имею понятия. — Рюрик опять начал читать. — Караул! — завопил он вдруг. — Цирк и два японца!

— Рюрик!

— Не мешай.

В дверях кабинета мелькнуло лицо Гелиной матери Тамары Дмитриевны. Тамара Дмитриевна не любила Рюрика, поэтому предпочла не заходить в кабинет.

— «Имел много величественного и благородного. Лицо было исполнено обыкновенной приятности и выразительности, волосы имел темно-русые, в локонах, взор быстрый, голос чистый, отличался остроумием». Это я! — Рюрик с треском захлопнул книгу. — Из нашего после-послевоенного времени!

Сунул книгу в карман блузы, которую он выкупил в гардеробной театра, после того как отыграл в ней спектакли о Маяковском.

— Ты. Ты. Идем.

Геля и Рюрик вышли на улицу.

— Еще он обладал темпераментом. Я перед вами, Гелия, в долгу. Но в сердце проложу к вам длинную лыжню. Что за императрица была в одна тысяча семьсот шестьдесят третьем году? Не помнишь?

— Я их путаю.

— Я тоже. Прохожие! — Рюрик встал посреди тротуара. — Подайте знания ни разу не грамотному — имя русской императрицы, восемнадцатый век, вторая половина?

Прохожие в некотором страхе обходили Рюрика.

Остановился мальчик.

— Зачем вам? — Лицо его было доверчивым, как и вопрос Рюрика.

— Для авторитета у этой девушки. — Рюрик показал на Гелю, которая не выдержала, отошла в сторону.

— Я знаю, кто такая царица Тамара.

— На сегодня мало. — Рюрик подтолкнул мальчика, чтобы шагал дальше.

— В России перевелись образованные люди? Кто правил нами в восемнадцатом веке?

— Чему вас только учат? — бросил прохожий, не останавливаясь.

— Вы наши отцы, мы ваши дети.

Прохожий замер, как будто бы на что-то натолкнулся. Он был в допотопном, с подложенными плечами пальто и в такой же допотопной, торбочкой, шапке из черного каракуля, уже значительно выношенного.

— Весь мир острит, — сказал он. — Кончится плохо.

Рюрик с прискорбием развел руками: что поделаешь.

— В России не перевелись образованные люди. — Прохожий снял каракулевую торбочку, постоял. — Впрочем… вам виднее — вы наши дети. — И, небрежно нацепив торбочку, отправился дальше.

Рюрик подошел к Геле.

— Грустная история получилась.

— С кем, с тобой?

— Со мной. Побеседовал с прохожим.

— Тебя, конечно, обидели.

— Меня огорчили. Так кто правил нами?

— Екатерина Вторая, представь себе.

— Что же ты молчала?

— Ты жаловался на обиду.

— Верно. Забыл. Кто сообщил о Екатерине?

— Мальчик, у которого ты спрашивал. Он где-то узнал, вернулся и сказал.

Рюрик и Геля спустились в станцию метро. Следом за ними спустился молодой человек в квадратных очках и в дубленке. Он подсказал через мальчика имя императрицы.

Сегодня давали «Короля Лира». Геля не любила спектакль за то, что она играла в нем в тяжелом шерстяном платье. Да еще на спектакле часто сидел главреж Илья Гаврилович Снисаревский с хронометром и карманным фонариком. Фонариком посылает сигналы актерам. Геля прикрыла глаза. Повторяла текст, повторяла в уме точно наигранные жесты. Не могла, не умела импровизировать. Все выучивала до деталей. Может быть, с Гелей это происходило оттого, что лично ей нечего открыть зрителям? «Ты наряжена в театр, как в платье», — сказал Леня Потапов. Он сказал правду, хотел Геле помочь. Леня поразительно честный и добрый. И он конечно же прав. И Геля это теперь с каждым днем все отчетливее понимает. Рюрик сидел напротив Гели вольно, свободно, будто в «Хижине» у Саши Нифонтова. У Рюрика — успех, и по справедливости. А такие вот актеры, как Геля, требуют для себя объяснения или — вернее сказать — уточнений; не умеют решать проблемы динамически, наглухо зависят от пространственного мира. Это все Рюрик о ней, о мире и о себе.