Мальчишник

Татьяна Николаевна Бо́рис — хранительница венцов — совсем еще молодая, в красных брючках, почти десятиклассница, рассказывала мне:

— Венцы из церкви Большого Вознесения. По преданию. Клейма мастера нет. Судя по многоцветности, полихромии, скорее всего изготовлены в Москве, в начале XIX века.

— То есть в пушкинское время?

— Да. На медальонах изображены Христос, Богоматерь с родителями, святая Екатерина — всегда чистая, Пантелеймон — всемилостивый, Прокопий, что значит опережающий, успевающий. К нам в Оружейную палату венцы поступили в 1931 году.

— Ровно через сто лет после свадьбы, — заметил я. — Венец, которым венчалась Наталья Николаевна, поврежден: один бант наполовину отломан, — обратил я внимание.

— Не реставрировали, не трогали пока.

— Может, и не надо? На них отражается время.

— Я хочу в Московской патриархии поискать документы Большого Вознесения. Опись имущества, все до конца уточнить. Я ведь историк.

— Может, не надо? Пусть сохраняется предание.

— Устное, — уточнила Татьяна Николаевна.

— А похитить их в семнадцатом году не пытались? — Это я вспомнил ГИЕБХУ и как из Успенского собора похитили патриарший посох.

— Думаю, что пытались. И вывезти за границу. — Потом Татьяна Николаевна сказала: — В стародавние времена венчали на Руси кокошниками.

— И песни пели, как сокол-соколович поймал себе горностаюшку, — добавил я.

Хранятся в Оружейной палате и кареты, правда императорские.

Зимний, снежный, солнечный день. Гости. И какие! Пушкины, Ганнибалы, Гончаровы, Хитрово. Правнук Пушкина Григорий Григорьевич. Ему 72 года. На пиджаке — орден Отечественной войны. Сражался на Курской дуге, освобождал Харьков, Сумы, Николаев, форсировал Днепр. Праправнучка Пушкина Юлия, дочь Григория Григорьевича. Наша знакомая Ксения с двоюродной сестрой Наташей из рода Гончаровых. Наташа, как и Ксения, гидролог. Здесь и Ирина Гончарова — она почвовед, и Игорь Гончаров — кандидат физико-математических наук. И Ганнибалы, приехавшие из Ленинграда, и еще Пушкины, и еще Гончаровы — Маша Гончарова, студентка Ленинградского медицинского института. Ей 20 лет. Сын Ксении Максим, только что получил диплом инженера-строителя. У кого-то в руках книжка Русакова «Потомки А. С. Пушкина». Листают, что-то выясняют, смотрят родословные росписи. Александр Сергеевич и Наталья Николаевна собрали их сейчас здесь всех вместе у себя в гостях на торжество, и они нарядные, праздничные, оживленные. В своих беседах они одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Корреспондент «Комсомольской правды» Б. Утехин напишет: гости вспоминали, узнавали здесь, в доме, знакомые вещи, многие из которых еще недавно хранились в семьях. Семьях Пушкиных, Ганнибалов, Гончаровых, Хитрово. Кто они сегодня потомки великого поэта? Они разные. Старые и молодые, модно одетые современные люди.

Григорий Григорьевич Пушкин напишет в день открытия музея в моей записной книжке для Натальи Сергеевны Шепелевой, которая заболела: «Наташа! Жаль, что не была. Целую, будет звонок. Гриша Пушкин». Елена Дмитриевна Гутор-Кологривова. Я держу ее об руку: по-прежнему со зрением у нее плохо, но по-прежнему она шутит, смеется:

— Миша, держите меня крепче, чтобы я не упала где-нибудь кучкой!

Специальных очков сделать не удалось.

— Не волнуйтесь, Елена Дмитриевна, я вас поймаю… слухом, — весело отвечаю я. В отношении того, чтобы «ловить слухом», — тоже ее слова, как вы помните.

Потом в доме Елену Дмитриевну усадят в кресло, в котором, возможно, сидел на свадьбе Павлуша Вяземский. Большое, широкое, с откидными полочками по краям. В одной из комнат висит знакомый портрет: Екатерина Николаевна Лопухина-Хитрово — вишневого цвета платье, на рукавах шитье, накинута белая шаль — прабабка Елены Дмитриевны, хозяйка арбатского дома, а сейчас, значит, хозяйка дома Елена Дмитриевна, как единственная наследница. Здесь же и книжка-дневник прабабки: перенесен сюда с Кропоткинской. То, что все эти вещи сохранились, мы обязаны и тете Кате Долгоруковой, двоюродной сестре отца Елены Дмитриевны. О ней часто вспоминала Елена Дмитриевна в наших вечерних беседах по телефону: читать Елена Дмитриевна не могла, смотреть телепередачи не могла, и вот мы с ней беседовали по вечерам по телефону.

Елене Дмитриевне на карточке-приглашении посетить сегодня квартиру Пушкина на Арбате — пишет на память об этом дне Н. Н. Гончарова: «Желаю быть такой же бодрой духом всегда» (она слышала, как Елена Дмитриевна весело говорила: «Держите меня крепче, чтобы я не упала кучкой!»). И ставит подпись: «Праправнучка Н. Н. Гончарова». И Ксения оставляет на приглашении слова приветствия: «Дорогая Елена Дмитриевна, очень счастлива была познакомиться с Вами. Надеюсь на встречу в будущем. С уважением Гончарова-Любомирова». Расписывается и Григорий Григорьевич Пушкин: «На память. Григорий Пушкин». Я прошу Елену Дмитриевну, как правнучку хозяйки дома, тоже расписаться на торжественном билете. Помогаю ей, направляю «руку с шариком», чтобы шарик не сполз с билета. Билет теперь у нас с Викой. Елена Дмитриевна умерла летом 1987 года. Похоронена на кладбище старого крематория, недалеко от Марии Гартунг.

На втором этаже, перед входом в гостиную, выставлены подарки, и среди них — поддужный колоколец Степана Ивановича Николенко; бронзовая скульптура Олега Комова «Пушкин и Наталья Николаевна». Олег Константинович тоже принес ее в дар музею. А в будуаре Натальи Николаевны, у ее портрета, лежит портбукет с орхидеей. Вазы полны гвоздиками, нарциссами, тюльпанами.

Свет, в дополнение к солнцу, разливают люстры, бра, жирандоли. И свет — в хрусталях, в зеркалах, в белых печах, в белых дверях и окнах, в белых колоннах. В собранном по рисункам из эпохи Пушкина и отлакированном паркете. Современные воскояровые свечи.

На старом новом Арбате столпился народ. Конечно, всем сейчас в доме не уместиться, но можно постоять и на улице — праздник в Бирюзовом доме! В этом снеге, в этой бирюзе, в этом солнце был Пушкин.

Ах, на Арбате, возле МИДа, стоит старинный особняк. Стоит, как и стоял когда-то… Перекресток времен.

ЭПИЛОГ

Мальчишник — это не только предсвадебная встреча друзей, «холостая шайка», это постоянство мужской дружбы, союза, возникшего большей частью с молодости и скрепленного совместным возмужанием. Это сближенный удел, безотчетная симпатия. Это когда «прилетают сани с колокольчиком», а в санях — твой друг. «Храните, о друзья, храните ту ж дружбу, с тою же душой…» — сказал Антон Дельвиг, любимец товарищей.

Пушкин оберегал дружество, глубоко переживал потери. «Шести друзей не узрим боле, они разбросанные спят — кто здесь, кто там на ратном поле…», томился невозвратностью молодости: «Скажи, куда девались годы… Где ж молодость? Где ты? Где я?» Как ему необходимы были друзья. Не обязательны частые встречи с ними, важна была непрерывность сознания, что друзья есть, что они живы и что тебя связывают с ними нити, по которым идет непрекращающийся магнетизм от тебя к ним и от них к тебе. Согрев души. Цепь жизни. Единая. Кюхельбекер в ссылке, в Сибири, до самой смерти жил «по старым заветам прежнего Лицея». Пушкин был вдохновителем сходок друзей-выпускников лицейского союза, лицейской республики. Возбуждал в «ином остывающем сердце память и чувство прежнего времени», как скажет потом «незабвенный» директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт. Пушкин считал, что и последний лицеист, кто переживет всех, все равно должен праздновать лицейскую дату. Один. Последний. Возможно ли это? По силам ли каждому? Все от всех передано, завещано одному. Вся семья друзей из далека в далекое, из настоящего в прошлое, из прошлого в настоящее. И в будущее. Последним «пушкинским лицеистом» оказался князь Горчаков.

Погибший Лермонтов — он лежал под проливным дождем на руках друзей? К сожалению, все-таки нет. В юности у Лермонтова не было Дельвига, Пущина, пылкого и отчаянного Ивана Малиновского, лицейского старосты Яковлева не было, который до конца жизни хранил архив друзей: стихи, письма, протоколы лицейских годовщин — и потом, уже умирая, передал архив Федору Матюшкину. Данзаса на дуэли не было. Был Алексей Столыпин, но Данзас ли это, который всю жизнь мучился гибелью друга. Были Аким Шан-Гирей, Алексей Лопухин — брат Вареньки, Святослав Раевский, игравший «не малую роль в судьбе поэта», крестник Елизаветы Алексеевны Арсеньевой (распространял в списках стихи «Смерть поэта»), были Левушка Пушкин, Михаил Глебов, Руфин Дорохов, но все это разрозненные единицы: братства не было. Лермонтов, прошедший войну, командир отчаянной сотни, человек с самыми высокими понятиями чести, долга, товарищества, остался, по существу, одиноким странствующим офицером. И в жизни, и в произведениях. Соедини судьба Пушкина с Лермонтовым, старшего и младшего, все у младшего, может быть, сложилось бы по-другому.