Мальчишник

ПЛАНЕТЫ СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЫ

Музей-заповедник Лермонтова в Пятигорске получил из Международного планетного центра Почетное свидетельство о том, что малая планета солнечной системы под номером 2222 названа именем Лермонтова. Сообщение опубликовала газета «Известия» 22 января 1982 года. В феврале месяце того же года газета «Правда» опубликовала сообщение, что в день 145-й годовщины со дня смерти Пушкина, Государственному музею великого поэта в Москве было передано Почетное свидетельство, утвержденное Международным планетным центром, о присвоении названия «Пушкин» одной из малых планет Солнечной системы.

Так решили астрономы, хозяева «лампад небесных».

«Ты посмотришь ночью на небо, а ведь там будет такая звезда, где я живу…» — Сент-Экзюпери «Маленький принц».

НА ВЕРШИНЕ КУДРЯВОЙ СТАРОПЕЧАТНОЙ БУКВЫ

Ну ладно — восемнадцатый этаж. Видна вся Москва. Так что же меня не оставляет в покое желание подняться… и взглянуть на Москву с колокольни Ивана Великого? Подняться, как поднимались на колокольню Пушкин и Лермонтов. Пройти по ступеням, по которым прошли они; взглянуть на город в те же оконца, в которые глядели они. Выйти на те же гульбища, на которые выходили они, и в конце концов оказаться под куполом Ивановского столпа, как оказались они.

Мальчишество! И в который раз! Но ведь тем и живу.

Кажется, в отношении меня годится высказывание английского публициста XVII века сэра Джорджа Сэвила Галифакса: у некоторых людей ветер так же легко уносит головы, как и шляпы. Если ветер все равно унес мою голову, то с кого начинать это мое мальчишество?

— Прежде всего отправлюсь к коменданту Кремля, — вслух подумал я.

На что Вика ответила:

— По-моему, об этом твоем заявлении уже многие понаслышаны.

— Или еще к кому отправиться… влиятельному…

— Поздороваться предварительно не забудь. Здравствуйте. Дайте ключ от Ивана Великого.

— А вот представь себе — попрошу открыть и мне откроют: пожалуйста, проходите. Что тогда?

— Ты беспредельно обнаглел.

— Беспредельно? Или предельно?

— И так, и эдак.

Я помолчал.

— Может быть, взять с собой Володю Кубу… — Это я начинаю слегка терять уверенность. Куба хорошо знает строения Кремля. Он даже знает, что в луковичной золотой главе Ивана Великого открываются золотые форточки. Володя архитектор.

Совсем недавно мы с Володей воссоздали в деталях план «Морозовки»: вычертили первый и второй этажи голландского дома — веранды, башенки (в угловой башне, как считал Володя, были сложены какие-то старинные бумаги. «Может быть, еще что-нибудь про Москву — ГИЕБХУ?» — подумал тогда я. В этой башне мне почему-то побывать не довелось). Вычертили кабинет. Я обозначил «закабинетную» комнату. А Володе, как выяснилось, никогда в «закабинетной» комнате не доводилось ночевать. Рассказал я Володе и о разговоре с внуком Саввы Тимофеевича Морозова, тоже Саввой Тимофеевичем Морозовым. Володя об этом разговоре ничего еще не знал.

— Что ж, возьми с собой Володю, — отозвалась Вика. — Хотя бы не тебя одного наладят.

— Наладят?

— Не сомневаюсь. Как говорили в детстве — вас всех двоих.

Я еще больше потерял уверенность, отрезвел и даже начал слегка терять и мужество: все-таки как-никак Иван Великий — главная архитектурная вертикаль Москвы. В число музеев не входит. Это всем известно, потому что не посещается.

Погорячился, а? Со своими громогласными заявлениями? Должен сознаться: о моем стремлении проникнуть на колокольню Ивана Великого знали уже и друзья, и знакомые, и соседи по дому. Так что ветер давно унес мою голову.

Позвонил Володе. Но Куба отплыл на Кубу. Добился, чего хотел, — ему выдали паспорт моряка и разрешили отправиться в рейс. Я знал, что он давно мечтал сходить в Атлантику на корабле-сухогрузе, носящем имя его отца, сходить как моряк: вспомнить юность. Тоже мальчишество. И вот Володя своего добился. Неужели я не добьюсь своего, если… если не попрошу помочь мне Вику. И я попросил, вполне серьезно. Но предварительно дал ей, чтобы она как-то успокоенно могла бы принять мои слова, мою серьезную просьбу, уровень, который Вике, как только демобилизовался, подарил Лева Тиунов, наш школьный друг. Он воевал в артиллерии, и это был уровень с его разбитой пушки. Вика поймала, установила между рисками пузырек — так велел делать Тиун, говорил, что успокаивает. Вика успокоилась, взяла телефонную трубку и сделала первый деловой звонок:

— Здравствуйте…

«Кто никогда не был на вершине Ивана Великого… тот не имеет понятия о Москве…» — слова Лермонтова.

Пушкин в детстве поднимался на эту башню со своим верным (до конца жизни поэта) слугой — дядькой Никитой Козловым. И они оба стояли на колокольне, и Никита рассказывал маленькому Пушкину о Москве. И Пушкин был покорен видом, о котором позже сказал:

— Исполинские башни… древние монастыри… величественное Замоскворечье.

Многие, посещающие Москву и осматривающие ее достопримечательности, редко минуют небольшую дверцу, находящуюся близ царя-колокола и ведущую на колокольню Ивана Великого. Здесь обыкновенно туриста встречают звонари колокольни, имеющие как бы привилегию водить на Ивановский столп.

Пропорциональный строй Ивана Великого укладывается в схему, построенную по законам золотого сечения: расчлененное целое, в золотом отношении, не распадается на безразличные части, а остается гармонически и геометрически единой закономерностью.

Столп полый внутри, служил как бы огромным резонатором. Звук, зарождавшийся от низких и тяжелых колоколов, вырастал в многоярусный столп звуков.

Иван Великий дошел до нас без особых изменений.

И вот представьте себе — я начинаю подъем на Иванов столп, на «триумфальную вершину», на главную часть «кудрявой старопечатной буквы», или, как еще называют, — главную архитектурную вертикаль Москвы.

Да. Да. Начинаю подъем. Мне позволено. Мне дозволено.

Кованая, тяжелая, выкрашенная светло-зеленой краской, с длинным, тяжелым засовом дверь. Сейчас дверь полуоткрыта. Я прохожу в нее. Следующая дверь — дубовая, резная, с полукруглым стеклянным верхом, чем-то напоминающая дверь Царскосельского лицея. Открываю ее. Передо мной еще дверь — дубовая, стеклянная. Справа, на стене, полосочка с кнопками для набора кода. Это как и во многих московских домах. Но я предпочитаю нажать самую последнюю кнопку — просто звонок к Петру Ефимовичу Кондратюку.

Нажимаю на звонок. Появляется Кондратюк. Я его вижу через стекло — небольшого роста, коренастый, спокойное, располагающее лицо. Одет в обычный, не военизированный костюм.

Отпирается замок. Я переступаю через последний порог, и вот оно, мое долгожданное:

— Здравствуйте.

И в ответ:

— Пожалуйста, проходите.

И я прохожу.

Первый ярус колокольни. Цоколь. Сложен он из белого камня. Известняка. Тщательно притесанными рядами. «Толщина камней 50—60 сантиметров, — как я прочел в историко-архивном очерке. — Здесь, в цоколе, помещалась церковь Иоанна Лествичника. В толще стен первого и второго ярусов — каменные винтовые лестницы с выходами на галереи. Лестницы тоже из белого камня. Начинаются они справа и слева. А остальные ярусы башни сложены из красного кирпича на толстом слое известкового раствора», — рассказывалось дальше в очерке.

Тишина. И в этой тишине я отчетливо слышу стук маятника часов-ходиков. Простой, извечный туда-сюда, туда-сюда бесхитростный жестяной звук. Потом вдруг телефонный звонок.

— Да вы проходите, проходите сюда, ко мне. В мои «покои».

Дверь с накладными черными декоративными петлями, на манер полуовальной, в которые в давние боярские времена надо было входить пригнувшись. Но эта дверь была под полный рост и уже современной — пригибаться не требовалось.