Мальчишник

И не надо больше о сердоликовых письмах. История канула в вечность, в Сердоликовой заповедной бухте.

Что же остается на память? Девятая волна? Самая приливная?

Но судьба вновь привела нас к теме — заповедная бухта: вначале дом Базилевских в Москве, потом поездка в Крым, в Алупку, где мы хотели в запаснике алупкинского музея взглянуть на портреты Софьи Воронцовой. Но по порядку — начнем с Базилевских. Екатерина Александровна и Петр Андреевич Базилевские. Дом их сохранился. Разыскал Митя Евсеев. Сообщил нам перед самым нашим отъездом в Крым. В книге у Чекалина отмечено, что возможным местом, где Лермонтов видел дочь Вареньки Лопухиной, и был московский дом Базилевских. 1841 год. Детский бал. Поэт ласкал маленькую Олю, ей примерно пять лет. Допустим, что все так и было. Попробуем допустить. И как раз уже в канун нашего отъезда Митя зашел к нам и сообщил некоторые подробности:

— Значит, дом существует. Уцелел. Он на Тверском бульваре. Номер 18. Будем надеяться, что это он. Что в нем сейчас? Прокуратура. В основе — стиль ампир. Построен в начале прошлого века, в двадцатых годах. Потом перестраивался Шехтелем и приобрел явно стиль модерн. В целом особняк узнать можно по окнам верхнего антресольного этажа. В начале уже нашего века в доме устраивались выставки художников-реалистов. — Митя, как всегда, был обстоятелен. — Так. Теперь касательно семейства, которое вас интересует. Значит, Базилевские. Сообщаю — Екатерина Александровна Базилевская, до замужества — Грёссер. Племянница фельдмаршала П. Н. Волконского. Петр Андреевич Базилевский увлекался картинами и лошадьми. Коллекцию картин привез из-за границы. Теперь о лошадях — сам выезжал на козлах, но не правил — держал только бич, а кучер вожжи. Был случай, когда крепостные его высекли. За жестокость. Вот так, высекли, значит. — И Митя, улыбнувшись, продолжал своим медленным баском: — Был у них сын Александр. Александр Петрович Базилевский. Судя по всему, отрок вполне симпатичный. Не чета папаше.

Будущий муж Ольги Бахметевой, дочери Вареньки?

— Да. Родился в 1829 году. Где-то в начале 1855 года женился на Ольге Бахметевой. Может быть, свадьба была и на Тверском бульваре. Но это для вас говорю, как для романтика. Вообще все это под большим вопросом, а может, и просто в чистом виде романтизм. В конце этого же, 1855 года у них родился сын Петя.

— Ну, Димитрий… — не выдержал я, пропустив его замечание о моем несокрушимом романтизме.

— Родился, значит, сын Петр Александрович. В будущем гусар лейб-гвардии Гусарского полка. Вот так — гусар.

— Лермонтов был гусаром лейб-гвардии Гусарского полка, — подумал я вслух, все более охватываемый романтизмом.

— Был, — не отказал мне в этом Митя.

— С Базилевскими все?

— Пока все.

— Тверской бульвар, 18?

— Пока да.

И свидетелем был все тот же дуб черешчатый.

— Ох-хо-хо, — только вздохнул Митя. Он реалист, как и Вика.

Я в Алупке, на втором этаже диабазового дворца, в хранилище, в запаснике. Проводила меня сюда заведующая отделом Анна Абрамовна Галиченко. Идем среди семейных портретов Воронцовых — сам Михаил Воронцов, молодой, времен участия в войне с Наполеоном. Екатерина Дашкова — его тетка. Кто-то из Браницких. Генерал Платов, Паскевич, Кочубей. Консоли темного орехового дерева с мраморными плитами, канделябры в виде мифологических женских фигур, огромные фарфоровые вазы. Подсвечники, отлитые в виде цветов. Часть какого-то декоративного убранства, помеченного гербами Воронцовых и Браницких. Все это стоит, как и должно стоять, — единицы хранения. Какой-то человек обмеряет, исследует белый с позолотой диван в стиле позднего русского классицизма.

Но у меня цель — портреты Софьи Михайловны Воронцовой: один — в детстве, другой — накануне замужества.

Я сам их нахожу: узнаю по фотографиям. Первый — небольшой, прямоугольной формы в простенькой раме. Софья девочка. Портрет висит на стенде. Софья — в рост, в летнем легком платье с тонкой по верху оборкой, с длинными рукавами на манжетах. Опустила руки. Левая рука погружена в плетеную с цветами круглую корзинку, стоящую перед нею на столе. Смотрит на меня девочка — живой взгляд, темные локоны. В локоны вплетены цветы. Я смотрю на нее.

Анна Абрамовна говорит:

Портрет на английском холсте. Подписи художницы нет, но это Кристина Робертсон. Все верно.

Второй портрет овальный. Стоит в большом с высокой парадной спинкой, зеленом, расписанном желтыми с серебром ветвями и листьями, кресле.

— Кресло — русское барокко, — уточняет Анна Абрамовна. — Дворцовое, алупкинское.

Казалось, что Софья Михайловна в торжественном платье сидит в русском кресле-барокко. Впечатление создавалось потому, что портрет был без рамы и занимал все кресло. Сидит молодая, красивая, темноволосая, гладко причесанная женщина. В прическе — цветы. Голову склонила к левому плечу. Мягкий овал лица, мягкий задумчивый взгляд. На левой руке — тонкий браслет-обруч.

Галиченко:

— Портрет дублирован. — И поясняет: — То есть наклеен на новый холст. На обороте имеет старинную надпись — графиня Софья Михайловна Шувалова, дочь светлейшего князя. Была замужем за Андреем Павловичем Шуваловым. Скончалась в 1879 году. А на самом портрете подпись художника: «Каневари Рим 1844».

Гляжу на портрет Софьи Михайловны непосредственно в диабазовом дворце, в том самом дворце, где проходило ее детство, — туровые башни, увенчанные зубцами, висячий мостик, сад-хаос, треугольные окна-бойницы, балкон в парадной столовой, и на нем играют музыканты, библиотека, башня для астрономических наблюдений с небольшим телескопом, парки с тенистыми гротами, ручьями и водопадами, и где, будучи уже графиней Шуваловой, она получила в распоряжение и свои покои — шуваловские. В одной из комнат покоев графини я уже был, когда впервые пришел к Галиченко, в кабинет научных сотрудников. Это было в первый же день нашего с Викой приезда в Алупку. Покои Софьи пахли цветущей индийской сиренью и недавно выведенным сортом роз «Клементина».

Всматриваюсь в черты девочки, всматриваюсь в черты молодой женщины, сидящей передо мной в барочном русском кресле: портреты рядом — стенд и кресло. Девочка и графиня Шувалова. Что она знала о себе? Что знали о ней? Большую часть детства она провела в Англии.

Со мной сердолики, лежат в кармане куртки. «Вмонтируйте в раму овального портрета Софьи эти два сердолика…» Тем более — рама в реставрации. Самое время. Ну что, допытываю я себя. Да и вон, в какое-то декоративное изделие, между прочим, напоминающее раму, вмонтированы изображения гербов Воронцовых и Браницких. А что, эти сердолики — лалы, карнеолы — не гербы? Не гербы любви… Сейчас здесь заведующая отделом Анна Абрамовна Галиченко, сейчас здесь главный хранитель Лариса Филипповна Скрылева и вот человек, который обмеривает, исследует диван: очень похоже — реставратор. Все складывается как нельзя кстати. Ну, заговорить? Рассказать, что за сердолики у меня в кармане? Откуда? Зачем? Ну?..

И вдруг возникает совсем иное решение. Так вот бывает — молниеносно! И удивляешься, что же раньше-то не сообразил? Это же яснее ясного, что только так и не иначе!

Когда нас с Викой Галиченко провела по дворцу, чтобы мы его как бы вспомнили (в экспозиции много новых вещей, картин) — мое внимание приковала малая гостиная, или китайский кабинет Елизаветы Ксаверьевны. Открылся недавно после длительной реставрации. Прежде мы этого кабинета не видели. И теперь возникло совсем иное решение. Вполне реальное, не фантастическое.

Я благодарю главного хранителя Ларису Филипповну Скрылеву за предоставленную возможность поглядеть на портреты Софьи и вместе с Анной Абрамовной покидаю хранилище. Спускаемся по внутренней лестнице и выходим во двор.

Двор — северный фасад дворца с двумя тюдоровскими эркерами-выступами — полон экскурсантами: здесь формируются группы для посещения. Во дворе нас ждали Майя Карабанова и Вика. Анна Абрамовна всех нас ведет теперь вокруг Шуваловских покоев к южному фасаду дворца, напоминающему вход в индо-мусульманскую мечеть и называемую Альгамброй — в честь арабской крепости на юге Испании. Галиченко хочет показать куст знаменитой розы «графиня Элизабет Воронцофф», или, если проще, «графиня Воронцова». Была роза выведена в 1829 году. Сейчас как раз цвела. Цвела у дворца, у южного входа; если стоять лицом к входу, то справа, у скульптуры, — лев бодрствующий. Я слышу, как Анна Абрамовна говорит, что вначале роза распускается как желтая, потом постепенно края ее начинают розоветь: цветок созревает, взрослеет, что ли. И находится куст на одном и том же месте все годы, то есть почти что 160 лет.