Мальчишник

Нащокин называл Пушкина:

— Удивительный Александр СергеИвич, утешитель мой, радость моя!

У Нащокина были сын и дочь. Сына звали Александром в честь Пушкина, дочь звали Натальей в честь Натальи Николаевны. М-ль Наталья… Наташа, по-домашнему Таша.

Теперь Наталья Николаевна Пушкина писала Нащокину как утешителю. Утешение искала у Вяземских, Карамзиных, Жуковского: горе ее было безутешным.

Когда темно-коричневый дубовый, широкий, закругленный с боков, с парчовым позументом гроб Пушкина был вынут из могилы и помещен в Святогорском монастыре — пока готовили склеп для погребения, — именно в тот год, в то лето далеко на Кавказе, в открытую могилу бросали прощальные горсти июльской земли друзья Лермонтова.

Последнюю горсть земли, медленно разжав ладонь, высыпала в могилу Ида Мусина-Пушкина. Поэт пригласил ее на бал, который должен был состояться в Пятигорске. За неделю перед этим на молодежном бале-пикнике много танцевал с Идой. Для этого пикника «придумал громадную люстру из трехъярусно помещенных обручей, обвитых цветами и ползучими растениями» и наклеил с друзьями «до двух тысяч разных цветных фонарей».

Лермонтова убили. Ида Мусина-Пушкина на бал не приехала. Она была последней феей в жизни Лермонтова, цветным фонариком, который вдруг, может быть, на какую-то последнюю минуту зажегся в его жизни.

Две вечно печальные дуэли.

Слова принадлежат XIX веку. Переданы нам. Мы передаем дальше.

К дирижерскому пульту вышел дирижер. Короткая последняя самая тихая пауза, когда слышно, как дышат над пюпитрами свечи, и зазвучали такты «Прощальной» симфонии Гайдна.

Музыка наполнила зал. Теперь свечи ловят дыхание труб, движение смычков. Музыка вздымается и опадает. И вновь вздымается, и вновь опадает: жизнь, смерть и бессмертие.

Погасла одна из свечей, потом — вторая: два оркестранта уложили инструменты, встали с мест и ушли.

Оркестр продолжал играть без них.

Обоих поэтов на смертном одре нарисовали художники. Один нарисован в темном сюртуке. Лежит на большой белой, с широкой оборкой, подушке. Сюртук застегнут. Видны четыре черных пуговицы. Руки прикрыты тяжелым парчовым покрывалом. По краям — две большие свечи.

Другой поэт лежит в белой рубахе. На полу под ним — «медный таз; на дне его алела кровь, которая за несколько часов еще сочилась из груди его». У изголовья цветы. Выделялся маленький, перевязанный золотым шнурком и давно увядший букет — принесла и положила Ида Мусина-Пушкина: букет она приготовила для бального платья, в котором собиралась с Лермонтовым танцевать.

Не сбылись надежды и Евдокии Ростопчиной:

Стихотворение Ростопчина написала Лермонтову в марте 1841 года. Называется «На дорогу!». В июле его убили.

«Офицеры несли прах любимого ими товарища до могилы…», «народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании… Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами».

— Прежде в Пятигорске не было ни одного жандармского офицера, но тут, бог знает откуда, их появилось множество, и на каждой лавочке отдыхало, кажется, по одному голубому мундиру, — скажет декабрист Николай Лорер.

В отношении Лермонтова император отдал приказ: умерший Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов исключается из списков. Расходы по военно-судному делу (дуэль) — сто пятьдесят четыре рубля 721/2 копейки ассигнациями — император «высочайше повелеть соизволил принять за счет казны».

Тело Пушкина 30 января вечером друзья положили в гроб, а 31-го ночью гроб вынесли на плечах, чтобы препроводить в церковь.

Петр Вяземский:

— Без преувеличения можно сказать, что у гроба собрались в большом количестве не друзья, а жандармы. Не говорю о солдатских пикетах, расставленных на улице…

Пушкина отпевали в церкви Спаса Конюшенного ведомства, хотя вначале отпевать должны были в Исаакиевском соборе при Адмиралтействе. Не произошло, не состоялось — запретили.

Утром многие приглашенные на отпевание и желавшие отдать последний долг Пушкину являлись в Адмиралтейство, с удивлением находили двери запертыми и не могли найти никого для объяснения такого обстоятельства. В это время происходило отпевание в Конюшенной церкви, куда приезжавших пускали по билетам.

Муж внучки Кутузова, графини Дарьи, австрийский посланник при русском дворе, граф Фикельмон, явился на похороны при всех орденах.

В засмоленном, укрытом предохранительными досками гробу в феврале месяце Александр Сергеевич Пушкин «покидал город, где его убили». Александру Ивановичу Тургеневу — другу семьи Пушкиных — выпало ввести «поэта в святилище наук» — Лицей. Ему же выпало проводить его «до жилища смерти».

Псковскому гражданскому губернатору был приказ — не допускать всякую встречу, всякую церемонию в Святых Горах.

О похоронах Лермонтова была сделана запись в метрической книге пятигорской Скорбященской церкви летом 1841 года: «погребение пето не было». И младший, словно предчувствуя подобное, написал: «У бога счастья не прошу и молча зло переношу».

Лермонтову в Пятигорске положили камень с надписью «Михаілъ», как временный знак его могилы. У Пушкина на могиле тоже вначале был временный знак — простой крест с надписью «Пушкинъ».

Вернулся Лермонтов с Кавказа почти через год после первых похорон на пятигорском кладбище, тоже в засмоленном, укрытом свинцом гробу. Лермонтов тоже покидал город, где его убили. В Пензу гражданскому губернатору прибыло уведомление, что государь, снисходя на просьбу помещицы Арсеньевой, урожденной Столыпиной, изъявил высочайшее соизволение на перевоз из Пятигорска тела умершего там прошедшего года внука Михаила Лермонтова в принадлежащее ей село Тарханы Пензенской губернии для погребения на фамильном кладбище.

Даже мертвых поэтов везли под надзором. Были оформлены полицейские листы на пропуск тела до места предания оного земле, с приказом выдать последний лист тому, под чьим надзором тело везено будет.

В оркестре погасла еще одна свеча — ушел еще один музыкант. Взял свой инструмент валторну и ушел. Потом ушел флейтист и тоже погасил свечу: так замыслил исполнять симфонию Гайдн.

Музыка должна сама собой замолкнуть, угаснуть, как и свечи на пюпитрах.

В 1836 году Пушкина занимает мысль о смерти: он покупает место для могилы в Святогорском монастыре рядом с могилой матери и другими Ганнибалами. Лермонтова тоже одолевает мысль о смерти. Известному прозаику Соллогубу говорит:

— Убьют меня, Владимир!

И в одном из стихотворений: «…но я без страха жду довременный конец».

«Эта русская разудалая голова так и рвется на нож», — с беспокойством отмечал Белинский. И Пушкин — эта русская разудалая голова тоже то и дело рвалась на нож: «холопом и шутом не буду и у царя небесного». «Молодость убила его… — сказал о Лермонтове современник. — Если б мог оставить службу и удалиться, как он хотел, в деревню…»

Лермонтов удалиться в деревню не успел. Мечтал уехать в деревню, в тишину и Пушкин — «брошу службу, займусь рифмой». Тоже не успел, не смог.

Герцен летом 1842 года сделал запись в дневнике: «У нас так, все выходящее из обыкновенного порядка гибнет — Пушкин, Лермонтов впереди…»

После смерти Пушкина внучка Кутузова графиня Дарья:

— Несчастную жену с большим трудом спасли от безумия, в которое ее, казалось, неудержимо влекло мрачное и глубокое отчаяние.

Петр Кириллович Шугаев собрал и записал рассказы тарханских старожилов:

— Когда в Тарханах стало известно о несчастном исходе дуэли Михаила Юрьевича с Мартыновым, то по всему селу был неподдельный плач. Бабушке сообщили, что он умер; с ней сделался припадок, и она была несколько часов без памяти, после чего долгое время страдала бессонницей, для чего приглашались по ночам дворовые девушки, на переменках, для сказывания сказок…