Мальчишник

Поэтесса Евдокия Ростопчина вскоре после гибели младшего написала:

«Человек и виноградная лоза не расстаются со времени, покрытого забвением». Я вспомнил строки из древней книги, находясь здесь.

В других нишах хранятся вина, связанные с датой восстания декабристов, с Гоголем — он мог пить это вино на своих именинах, вместе с младшим поэтом. Вина, связанные с Герценом, Жуковским, Кутузовым — с Бородинским сражением. 1869 год, вино под названием «Шато Дюванье», — дата выхода романа Льва Толстого «Война и мир». Есть вино 1945 года портвейн красный «Крымский». Вино Победы! Мы постояли возле ниши с победным вином. Кто-нибудь специально для Победы выбрал и положил красное? Самое старое вино в скале — херес «де-ла-Фронтера» 1775 года. Времен Емельяна Пугачева. Зазелененная, крытая двумя столетиями бутылка. Энотека — часть истории России.

Мимо ниши № 65 прошли не задерживаясь: в ней хранится вино под названием «Кавалергардское». Узкие и совершенно черные, будто лакированные, бутылки.

Та же Евдокия Ростопчина сказала:

— Странная вещь! Дантес и Мартынов оба служили в Кавалергардском полку.

Мы понимали — старое, коллекционное вино в этом не виновато, но все-таки прошли мимо.

Стоим у окна на восемнадцатом этаже. Надеемся, что в эту зиму из небольшого деревянного с мезонином в три окна, светло-коричневого дома выйдет Миша Лермонтов в студенческой шинели и в темно-зеленой с малиновым околышем студенческой фуражке и направится на Арбат.

Мы все рассчитали, все учли по адресам, по датам, по времени. Я подогнал бы ему лошадей с легкими плетеными санками, да ни к чему лошади идти пятнадцать минут. Всего лишь.

Я проверял.

Только бы в этот момент не чинили препятствий никакие гадалки, монеты, перебегающие дорогу зайцы, гудящие самовары. Никто и ничто.

В скором будущем этот путь станет называться Пушкинской тропой. Мы видели эскизы, рисунки, плакаты, макеты Пушкинской тропы, выполненные из белой бумаги, будто это тончайшая белокаменная резьба. Будут окончательно восстановлены, реставрированы дома — старые арбатские в ярком былом многовременье, в былой красоте и затейливости, которые еще остались, сохранились среди домов с габаритными огнями.

На Пушкинской тропе жили Герцен, Гоголь, родился Александр Васильевич Суворов. Жила и семья Нащокиных, ближайших московских друзей Пушкина, у которых он часто останавливался, приезжая из Петербурга. Попадает на тропу дом, принадлежавший поручику Поливанову, участнику войны 1812 года, и дом, в котором жил Архаров, друживший с родителями Пушкина, и в котором потом скрывался декабрист Нарышкин у своего родственника Мусина-Пушкина.

В домах хотят воссоздать интерьеры тех лет, тех дней; в переулках — замощенные каменные мостовые, уличные торшерные фонари, дорожки, коновязи, афишные тумбы, куртины с цветами, мостики. Во дворах будут стоять кареты, в которые вот-вот впрягут лошадей; флигели, сарайчики. В специальных экспозиционных витринах мы увидим платья, в которых женщины ездили на балы, где «нынче будет Пушкин». Где-то играет клавесин. Где-то на окне отблеск огня в камине или сверкает уголок бронзовой рамы, или виден весь портрет в бронзовой раме, может быть, и поручика Поливанова. Чтобы было совсем как у Пушкина: «…еду переулками, смотрю в окна низеньких домиков, здесь сидит семейство за самоваром, там слуга метет комнаты, далее девочка учится за фортепиано…»

И тогда каждый из нас сможет пройти Пушкинской тропой от Малой Молчановки на старый Арбат.

…Лермонтова будет ждать в доме на Арбате человек с легким и веселым именем. Это сказал о Пушкине Александр Блок, который тоже бывал в одном из домов на Пушкинской тропе.

Пушкин и Лермонтов наконец встретятся!

У Пушкина в канун свадьбы 17 февраля 1831 года будет молодой праздник — мальчишник.

Смеркается. Засыпан снегом Арбат. Мягко, заснеженно сверкает купол Николы на Песках. Прежде церковь называлась Никола на Желтых Песках. Арбат стоит на желтых песках. Скользят возки, легкие санки. С забеленными снегом колесами едут, покачиваются тяжелые рыдваны. Раздаются окрики кучеров. Идут фонарщики в фартуках, с ведрами, лейками, с лестницами.

В квартире Пушкина поданы свечи.

Собрались друзья — Павел Воинович Нащокин, Денис Давыдов, Петр Вяземский, поэт Евгений Баратынский, издатель Иван Киреевский, композитор Верстовский, автор многих романсов на слова Пушкина, поэт Николай Языков, брат Левушка. Был и сын Вяземского, одиннадцатилетний Павлуша, которого Пушкин любил и называл: «мой распрекрасный».

Квартира на Арбате особая, потому что единственная в Москве, которую Пушкин снял сам, перестав жить по «большим дорогам». Обставил ее сам и все приготовил для встречи будущей жены, для начала семейной жизни.

— Пишите мне на Арбат в дом Хитровой, — будет уведомлять друзей.

В книге маклерских дел Анисима Хлебникова читаем, что Александр Сергеев сын Пушкин нанял дом в Пречистенской части, второго квартала, в приходе Троицы, что на Арбате.

И на этот мальчишник в доме в Пречистенской части придет Лермонтов, студент, — ему шестнадцать лет. Придет «во второй этаж» — ворота и калитка слева, — «в уютную щегольскую гостиную», оклеенную обоями под лиловый бархат, и услышит Пушкина, грустного, читающего стихи — прощание с молодостью.

Застыли в неподвижности глаза свечей. Застыло все, кроме стихов. Пушкин читает Пушкина. Пушкин читает Пушкина Лермонтову. Застыло все, кроме стихов, — и дом, и улица, и снег, и город, и жизнь, и смерть… Лермонтов видит только стихи, только Пушкина. Глаза Лермонтова, темно-карие, почти черные, калмыцкие, широко расставленные, отданы Пушкину, его стихам, навсегда, навечно в приходе Троицы, что на Арбате. Есть версия, что Пушкин однажды нарисовал Лермонтова.

АРБАТ, подари нам сказку, подари нам их встречу, подари нам Пушкинскую тропу — иначе быть нельзя! Москва, верни себе Москву!

Был день мальчишника, 17 февраля, спустя 158 лет. За окном длинный безветренный снег. Связывает, соединяет настоящее с прошлым. И нас с нами же.

УНИВЕРСИТЕТСКИЙ ПАНСИОН

Полностью назывался Московским университетским благородным пансионом. Простые крашеные полы, простые зеленые скамейки и учебные столы. Простые учебные коридоры и холодные каменные лестницы. Помещался на Тверской улице между двумя Газетными переулками. Теперь на этом месте здание Центрального телеграфа угол улицы Горького и Огарева. Здание было «в виде большого каре, с внутренним двором и садом».

Я вхожу в современное здание Центрального телеграфа. Зачем? Никакой определенной цели не имею. Что общего между этим современным зданием из нашей эпохи и зданием — прежде здесь стоявшим. И тем не менее я тут.

Иду по огромному залу. На дверях бронзовые ручки, дубовые столы, и на них эбонитовые чернильницы. Табуреты тоже дубовые. В зале принимают международные телеграммы, торгуют почтовыми конвертами и марками, принимают международные письма, выдают денежные переводы. В день выпуска продают новые почтовые марки для филателистов. На стене — большая чеканка: старинная почтовая карета. Под потолком сотни трубок дневного освещения. Надпись: «Выдача корреспонденции до востребования». Вижу окошко — выдача корреспонденции на букву «Л». Я подошел. За окошком молодая девушка в спортивном с орнаментом свитере, похоже, недавняя школьница. Хочется помечтать, спросить: «На фамилию Лермонтов — можно востребовать? Михаил Лермонтов». — «Михаил Лермонтов?.. — удивленно переспросит недавняя школьница. — Михаил Юрьевич?» — «Да. Если уже прибыла почтовая карета».

Лермонтов приходил сюда с Молчановки. К восьми часам утра. Здесь стоял дом, в котором было учебное заведение, похожее на Царскосельский лицей. Пансион имел такие же привилегии. Учились шесть лет. В учебном курсе были — математика, физика, география, история, юридические дисциплины, рисование, музыка, танцы. Изучали латинский и греческий; курс военных наук. Но «над всем господствовало «литературное направление».