Мальчишник

Жил Сергей Васильевич, будучи преподавателем Мариинского училища, одно время на Арбате в Серебряном переулке, в доме Погожевой. Может быть, здесь он и написал для воспитанниц шесть хоров для женских (или детских) голосов, составивших отдельный сборник. В произведениях звучит юношеское восприятие жизни. Хор «Сосна» написан на слова Лермонтова, и завершающий сборник поэтический гимн «Ангел» — тоже на слова Лермонтова.

Я подумал, какое памятное совпадение — и в нашей школе, в наши годы Лермонтов был среди любимых поэтов: мы учили его стихи, кто больше выучит. Пример тому — тетрадь XIV Левиного дневника:

1 июня к Димику явился Вовка Гуревич, и мы стали готовиться к устной литературе. Вовка, имея просто невообразимую память, с которой он запоминал с пару раз длиннейшие стихотворения, ввиду подготовки к завтрашней «стычке» с Давидом Яковлевичем, орал нам все известные ему стихи Лермонтова и Некрасова. Сияя во всю пасть, он трещал, не сбиваясь, одно стихотворение за другим. Мы с Димкой, словно ошалелые, с удивлением уставились на него и поражались его энергии и памяти.

— Смотри, Димка! — не удержался я. — И ведь нигде не собьется. Вот память у подлеца!

Вовка с довольной рожей продолжал убивать нас своим залпом.

Димка Сенкевич и Владимир Гуревич жили в конце Софийской набережной, у Москворецкого моста. Там жили еще многие ребята из нашего класса — староста Зина Таранова, Галя Виноградова, Маргарита Шлейфер, Нина Сердюк, Юля Гиттис. Дима и Володя погибнут на войне.

Когда бомба упала возле калитки школьного парка (это самое начало войны), школа оказалась без окон, осколки расчертили стены, сорвали водосточные трубы, воздушной волной завернуло угол крыши. Мы с Левкой пришли поглядеть на случившееся.

Лева сразу же направился в актовый зал, или, как мы его чаще называли, физкультурный. Я поспешил за ним. В коридорах черепье, битые стекла, куски штукатурки, запах сероводорода, что ли. Валялись классные журналы, папки, книги, тетради, обрывки занавесей, выкатился откуда-то глобус. Чучело волка из кабинета биологии выбросило на парадную лестницу. Волка зимой, по просьбе учительницы Анны Васильевны, ребята выносили во двор и чистили снегом. Пугали прохожих — минуты забав. Но огромный перед кабинетом биологии четырехугольный аквариум с железными вазами по углам, из которых до самого пола спускались вьющиеся растения, не пострадал. Аквариум тоже, очевидно, достался нам от мариинских времен. Валька Коковихин на переменах удочкой без крючка ловил в нем рыбу. И рояль был цел. Этот рояль в физкультурном зале считался у нас главным. И, оказывается, мы не ошибались в его значимости, хотя ничего о нем не знали, его предыдущей судьбы, связанной с Рахманиновым на протяжении по меньшей мере семи лет, потому что преподавал Сергей Васильевич в Мариинском училище с осени 1894 года по осень 1901-го. Рояль фирмы «Юлиуса Блютнера». Достаточно было откинуть впереди верхнюю крышку, как на золотой деке между натянутыми струнами можно было увидеть герб фирмы и прочесть ее подробный послужной список, который начинался словами: «Inhaber verschiedener Patente und Auszeichnungen» — «Владелец различных патентов и отличий». В школе преподавался немецкий язык, и эти слова многие из нас выучили. Любил их очень громко возвещать Витаська Бойко, в особенности перед началом какого-нибудь проводимого в школе музыкального вечера, когда поднималась на сцену или Маргарита Шлейфер в длинном платье с кружевной пелериной и в кружевных перчатках и исполняла монгольские или татарские песни, или садился к роялю как пианист Юра Симонов. Витаська Бойко неизменный постоялец последней парты в классе и неизменный конферансье.

Были перечислены на золотой деке рояля города, в которых фирме «Blüthner» вручались награды, — Париж, Хемниц, Вена, Сидней, Филадельфия, Амстердам, Мельбурн, Кассель… И когда упала бомба, то мы с Левкой и забеспокоились: как там рояль. Но тогда мы не могли себе представить, что это был не только наш инструмент, но и Рахманинова. Даже в первую очередь его.

Ключ от дверей школы, от довоенных времен, — он существует до сих пор; хранится у Елены Патюковой или на школьном языке — Сиби. Подарил ей ключ сын любимого нами завуча Сергея Никитовича Симонова Юра Симонов (это Викин класс, параллельный). Сергей Никитович долго и тяжело болел, говорили, что все произошло на уроке труда: поранил руку. И началось серьезное заболевание. Вначале ампутировали кисть, потом — руку по локоть, потом — по плечо. Болезнь развивалась. Умер он в мае 1940 года. Юра с отцом жил в школе на первом этаже, где жил и Давид Яковлевич с женой и маленькой дочкой.

Гроб с телом завуча по просьбе учеников был выставлен для прощания в актовом зале.

Рассказывает Лена Патюкова, она тоже из Викиного класса:

— Ко мне подошел Лева и сказал: «Лена, надо остаться, Юре плохо». Юра сидел на сцене у раскрытого рояля. В школе ребят уже почти никого не было. Должна сознаться, Юра моя первая школьная любовь. Я не уходила домой, старалась быть поблизости от него, тем более в такой день. Лева тоже остался из-за Юры. Я его теперь понимаю. Лева подошел к Юре и предложил: «Давай будем играть в память о твоем отце. Ты — первый». И положил Юрины руки на клавиши: Лева не сомневался, что, как только Юра начнет играть, ему станет легче. Должно стать. Ведь Юра, как ты, Миша, помнишь, был отличным музыкантом, таким же замечательным, как и Лева. Двенадцатый час ночи… Мы трое в зале. Юра играет Вторую рапсодию Листа. Ты знаешь, как он мог играть эту рапсодию. С поступательным движением, напором, широтой. Разом прекратил музыку, будто грудью на что-то острое, непереносимое. Наступила тишина, ночная, от которой всегда холодно и страшно, а тут еще такое. Я сидела, сжавшись в комочек, не двигалась. Юра встал из-за рояля, сошел вниз. К роялю сел Лева, зазвучала «Аида». Как ее мог играть тогда Лева, ты тоже представляешь.

— Представляю.

— Сергей Никитович лежал в гробу в зеленом френче, прикрыт по грудь красным покрывалом. Так хоронили комиссаров в гражданскую. Леву сменил Юра. Играли они, сменяя друг друга, ну, с какими-то перерывами. Чайковский, Бетховен, Шопен, Верди и опять Лист. И еще играли кого-то, не помню, и еще — просто импровизировали. Потом просто сидели. На низкой спортивной скамейке вдоль окна. Слышно было, как шумел во внутреннем дворе тополь, — он напротив окон зала, помнишь? И сейчас растет, здоровый до чего стал. Рассказываю тебе, Миша, а у самой мурашки по коже бегают, сердце переворачивается, будто все заново происходит. Какая же это была ночь, господи. Ребята выкладывались до конца, решительно, и никаких слов при этом, безмолвно и в полной тишине, только рояль… Он переходил из рук в руки. Очень понимаю, как можно сразу повзрослеть в течение вот одной только ночи. Бегали мы по школе мальчишки и девчонки, а тут сразу такое…

Я слушал Лену Патюкову, не прерывал, боялся прервать самым незначительным вопросом, словом. Испытывал огромное напряжение от ее рассказа. Все видел отчетливо — и зал, и низкую спортивную скамейку вдоль окна, и Сергея Никитовича в зеленом френче с двумя накладными карманами с клапанами на армейских пуговицах, и ночную тишину, и ребят у рояля, который они передавали из рук в руки. Видел их музыку, их лица в тишине, в напряжении. И тополь, он примыкал к той части дома, где мы проводили время на крыше, на которую вылазили из окна маленького любимого класса.

— Мальчики играли до утра. Откуда взялись силы. Не понимаю. Юру я отвела вниз, домой. Леве кто-то из учителей сказал, кажется, ваша классная руководительница Елизавета Александровна Гончарова: «Ты совершенно без сил, Федотов. Иди и ты домой». Юра Симонов потом уехал из Москвы. Но перед отъездом подарил мне ключ от школы. Храню до сих пор. И письмо его, которое получила из Тулы в 1958 году. — Лена прочитала по памяти: — «Я никогда не забуду эту печальную музыкальную ночь и тех, кто был со мной рядом и помог пережить утрату». Юра в действующую армию не попал: очень плохое зрение, ты помнишь. Его определили в военный ансамбль. Я провожала его в Тулу. Курский вокзал, масса военного народа, как бывало на вокзалах в те годы. Мне он сказал: «Прощай, Сиби!» — и уехал навсегда, как потом выяснилось. Зина Таранова по твоей просьбе, Миша, написала недавно письмо в Тулу. Ответили — выбыл, не указав адреса.