Страница 30 из 1025
— В моих, — согласился сержант.
— И еще одно. Я тебе не доверяю. Если я узнаю, что ты причастен к убийству коннетабля — я тебя повешу. Если я узнаю, что ты причастен к исчезновению людей…
— Видит Бог, я не причастен.
— Не перебивай… Если я узнаю, что ты причастен к исчезновению людей — я тебя повешу. А если попытаешься мне вредить или даже мешать — я тебя убью, понял?
— Понял.
— «Понял, господин коннетабль».
— Понял, господин коннетабль.
— До вечерней зари собери мне всех людей, хочу посмотреть на них. И пусть придут с оружием.
— И заставы снимать?
— Снять. Нечего им там сидеть, они здесь понадобятся.
— Понял…
Солдат уперся в грудь сержанта указательным пальцем, всем видом показывая, что ждет от него продолжения фразы.
— …господин коннетабль, — послушно добавил сержант.
— Вот и прекрасно, брат-солдат. Давай постараемся и сделаем так, что бы я побыстрее отсюда уехал.
Он повернулся и пошел к своей лошади, стараясь не хромать. На выезде из замка он остановился, когда увидел Егана. Тот подбежал к нему, был радостен.
— Где ты был? — спросил солдат слугу.
— Удача, господин, — радостно сообщил тот. — Я кума встретил.
— Действительно большая удача, — заметил Волков.
— Да нет, я не про то. Удача в том, что телегу он продает. Дешево, отличная телега, очень крепкая. И хочет за нее всего за двадцать пять крейцеров. А стоит она сорок, не меньше. Берем телегу, грузим вещи и… фить, — он махнул рукой в сторону восточной дороги.
— «Фить» не получится, — сухо сказал солдат.
— А чего? — спросил слуга.
— Барон уговорил меня стать коннетаблем на время, пока не наведу здесь порядок.
— И Слава Богу, — слуга осенил себя Святым Знамением.
— Чего вдруг? Чему радуешься?
— Да я за детей волнуюсь, как их тут оставлять, когда медведи на людей по ночам кидаются, да когда люди пропадают.
— За медведя не волнуйся, барон с егерем сегодня проедутся вдоль дороги. Найдут — зарежут.
— И то правильно. Поделом подлецу. Не будет на честных людей из кустов по ночам сигать. А мы что будем делать?
— Нам придется объехать все деревни, хутора и выяснить, когда, где и сколько пропало людей.
— Так для этого нам только в церкву надо заехать да у попа спросить, поп же все знает.
— Думаешь, он знает?
— А чего же ему не знать-то? Ему ж поминалку приносят, а он себе их в книгу записывает, скрипит себе пером.
— Ну, поехали, узнаем у него, заодно познакомимся.
— Ну, поехали, вон она церква, — Еган вздохнул, — только вот телегу дешевую жалко упускать.
— Так не упускай. Солдат достал из кошеля деньги, — покупай телегу.
Это был не совсем обычный поп. Он и вовсе не походил на священника. Он был тщедушен, улыбчив, близорук. Сутана его была застирана, а на ногах у него были простые, крестьянские башмаки из дерева, да самые простые нитяные носки. Крест, что висел у него на груди, был медным, как и цепь.
Солдат даже не мог вспомнить, когда он видел на груди у святых отцов что-нибудь дешевле серебра.
— Добрый день, добрый день, сын мой, — заулыбался поп, подходя к Волкову почти вплотную заглядывая в лицо.
— И вам доброго дня, святой отец, — Волков осенил себя святым знамением.
Поп щурясь, разглядывал его лицо, улыбался:
— Рад, что вы зашли. Ждал вас.
— А вы меня знаете? — удивился солдат.
— Да кто ж вас не знает? Вы тот рыцарь, что победил дезертиров. Видел вас на похоронах коннетабля, а еще раз, когда вы проезжали в замок со своим человеком.
«Слепой, слепой, а все видит, — подумал солдат».
Как будто услышав мысли солдата, поп продолжал:
— Вижу то я не очень хорошо, но вас я не спутаю ни с кем из местных.
— Меня зовут Яро Фольков.
— Яро — это, наверное, Ярослав?
— Да, но никто до вас выговорить это правильно не мог.
— Вы из Чилезии?
— Нет, я почти местный. Мой отец был с востока.
— А меня зовут отец Валентин. Как вам мой приход?
Волков огляделся:
— Очень чисто. На улице грязь, а у вас чистота, даже неудобно в грязных сапогах сюда заходить.
— Это дом божий, и он открыт всякому, и в грязных сапогах, и босому, и больному в струпьях.
— Во истину.
— Вы пришли ко мне по делу? Может, причаститься, может, покаяться?
— Покаяться? — солдат пожал плечами. — Да мне особо не в чем каяться, разве что в блуде, да и то мы этот вопрос давно с Господом обговорили.
— Вы с Господом? Обговорили? — священник улыбался. — И что решили?
— Ну, пока я не женат, могу пользовать всех незамужних баб, только не брать их силой, — солдат поднял палец к верху, как бы указывая. — Он согласен.
— Ха-ха, — хохотнул отец Виталий. — И Господь сказал вам, что он согласен?
— Он промолчал, но я понял, что девицы не будут записываться мне за грех.
Поп щурился, улыбался, кивал головой:
— Только больше никому об этом не говорите. Конечно, наш Господь милостив, и у вас появится куча последователей, который будут злоупотреблять милостью божьей, и не будут считать прелюбодеяние за грех. Ну а других грехов за собой не знаете?
— Как-то не припомню.
— Но вот от вашей руки пали четыре человека.
— О чем это вы? — не сразу сообразил солдат.
— Ну как же, о дезертирах.
— Ах, вот о чем. Отец мой, я солдат. Убивать моя профессия. Двадцать лет мне за это деньги платили. И все попы меня каждый раз на это благословляли. Это мое доброе дело. Так мне говорили мои капелланы, или они были неправы?
— Даже не знаю, что ответить, — сказал поп. — Все-таки думаю, что не правы. Любое убийство для души тяжкое бремя, даже если оно оправдано.
— Ну, это только первое убийство бремя, а потом душа привыкает.
— В этом-то и весь ужас, я думаю, а вы так не думаете?
— Простите меня, святой отец, но я пришел говорить не о моей душе.
— А о чем же вы хотите поговорить?
— О других душах. О сгинувших.
— О чем? — не понял отец Виталий.
— Барон назначил меня коннетаблем. Я теперь ваш человек.
— Да что вы! Господи, ты меня услышал! Вы даже не представляете, как я рад. Я молил об этом Господа каждый день. У нас, конечно, был коннетабль. Вы же его знали?
— Очень недолго.
— Это был чистый юноша, пламенная душа, а нам нужен хладный муж с железной рукой. Наш барон добрый воин и справедливый человек. Он очень снисходителен к своим людям, но как хозяин он плох. Чересчур доверчив и не хочет вникать в мелочи, а подлые люди пользуются его доверчивостью.
— Вот как. Подлые? И кто это, можете сказать?
— Да все, кто его окружают.
— Его обворовывают?
— Его грабят, и грабят его холопов, моих бедных прихожан, а им и так нелегко, чума их скосила на треть, а до этого прореживал голод и неурожай. Вы знаете, что у нас третий год неурожай?
— Не знаю, — сухо ответил солдат, его это особо не интересовало. — Если его грабят, значит надо проводить аудит.
— Мудро, очень мудро. Могу ли я вам помочь?
— Можете, мне нужно будет письмо от вас к аббату, в котором вы поддерживаете мое решение.
— Credo in Deum[8], — поп сложил молитвенно руки. — И он услышал меня. Сейчас же напишу письмо аббату. Наш аббат светлый человек. Он нас услышит, он нам поможет.
— Вот это мне от вас и нужно. Но это не все.
— А еще чем могу помочь?
— Мне нужно знать, сколько людей пропало с зимы. Вам же приносят заупокойные записки?
— Да, сын мой, к сожалению приносят. Только это не заупокойные записки. Сгинувших людей нельзя отпевать как покойных. Хотя и за здравие за них не молятся. За сгинувших есть отдельная молитва. Но, конечно, все они у меня учтены, я записываю их в книгу поминовений.
— Может, взглянем? — спросил солдат.
— Конечно, пойдемте. Ave Maria gratia plena[9], как я рад, что Господь послал нам вас, сын мой.
8
Верую в Господа.
9
Славься Мария, Преисполненная благодатью.