Страница 12 из 1025
Волков чуть отдышался и произнес, глядя на девушку.
— Шить тебе придется.
— Эй, Брунька, — сказал Еган, — бери иголку, кроме тебя здесь шить никто не умеет.
— Ноги-то я не шила ни разу, — сказала девушка.
— Больше некому, — сказал солдат, — придется тебе.
— Ну, раз некому, — девица залезла в сумку коновала, достала оттуда иголку, вдела нить, достала оттуда туес, открыла его, понюхала.
— Ну, что там? — спросил Еган.
— Она, — сказала девица. — Мы борова такой же мазью мазали, когда его собаки подрали.
— Ну, что стоишь? Сшивай.
— Шить? — спросила девушка Волкова.
— Сначала обмой водой, чтоб было видно, что шьешь.
Девица оказалась на удивление ловкой. Руки ее не дрожали, зрение было хорошее. Она быстро смыла грязь и в три стежка стянула рану. Потом смазала мазью из сумки коновала, затянула рану чистыми тряпками, после чего Волков переоделся. Он надел исподнее, то, что носил зимой, остатками теплой воды помылся. Еган и Брунгильда помогали ему. Кузнец просто сидел на лавке и ждал оплату, вертел в руках наконечник болта, восхищался.
— Железо доброе, так его еще и закалили. Хорошая закалка. Железо пробил, и даже кончик не погнулся.
— Сколько я тебе должен? — спросил его Волков, отправив девицу за едой.
— Случай особый. Пять крейцеров попрошу. Дадите еще два — я ваши поножи починю.
— Дам еще один, и почини поножи.
— Ну, пусть так, — сказал кузнец, прихватил поножи и ушел.
Девушка принесла еду. Солдат совсем не хотел, есть, но знал, что есть нужно. Взяв тарелку и деревянную ложку, попробовал еду и отодвинул тарелку.
— Это что? — спросил он у девицы.
— Так известно, что — горох.
— Без сала, без масла?
— У нас поденщики, да каменщики, да купчишки мелкие и так едят, трескают за милую душу. Не капризничают.
— Так тут даже соли нет.
— Так они и без соли трескают.
— Я тебе не поденщик.
— Да уж вижу, капризный, как барыня.
— Принеси молока с медом.
— И все?
— Да, все. Кстати, а где поденщики твои спят?
— Известно, где. На полу да на лавках.
— А комнаты есть? — солдат вовсе не хотел спать ни на полу, ни на лавке.
— Есть одна.
— С кроватью?
— И с кроватью, и с тюфяком.
— Я буду там спать.
— Папаша никого в ту комнату класть не велит.
— Плевать мне на твоего папашу. Спать буду в той комнате на кровать с тюфяком, а сверху простыню постели.
— С простыней? — ехидно фыркнула девица. — И правда, барыня.
— Еще раз сравнишь меня с барыней — получишь по заду, а рука у меня тяжелая. Неси молоко и постели постель.
Буркнув что-то едкое, девица ушла.
— Еган! — окликнул Волков мужика, сидевшего и дремавшего на лавке.
— Да, господин.
— Перебери тряпки, посмотри, что можно отстирать, что зашить. Остальное выброси.
— Все доспехи и оружие отнеси в мою комнату. Лошадь мою почисть, а всех остальных покорми, — солдат кинул мужику маленькую серебряную монету.
— Все сделаю, господин, — ответил Еган, ловя крейцер.
— А где тот мальчишка, что поехал к монахам?
— Не знаю, господин. Дорога не близкая, но, думаю, он уже должен ехать обратно.
Тюфяк был старый, влажный и вонял гнилью, а вот простыня была хорошей, плотной. На некоторое время такая простыня задержит клопов. Нога, если ее не тревожить, почти не болела, а вот плечо ныло, ныло, ныло и ныло. Хотелось все время перевернуться и лечь поудобнее, или сесть, но, как он не вертелся, боль не проходила, выматывала, не давала уснуть.
«Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются, — в который раз вспомнил слова старого сержанта солдат. — Это уж не извольте сомневаться. Ad plenum[7]». Он подумал, что без маковых капель заснуть не сможет, и тут же заснул.
Глава третья
— Господин, господин! К вам пришли! — тряс его Еган.
— Что?
— Пришли к вам.
— Кто?
— От барона нашего.
Волков приподнялся на локте, огляделся, он был не в духе, заснул только под утро.
— Кто пришел-то? Ты можешь сказать? — чуть раздраженно спросил солдат.
— Так командир стражи нашей. Удо его зовут.
— Один пришел?
— Один.
— Пусть входит.
Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, когда он сел, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.
И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем, судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.
— Здрав будь, господин, — с заметным поклоном сказал он.
— Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.
Комната была, забила оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.
— Вижу, — кивнул великан. — Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.
— Не знаю, смогу ли сегодня, — ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови, — хочу сначала, что бы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.
— Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, — заметил великан.
Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.
— Да, доктор тебе не повредит, — заметил человек барона. — Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. — Он протянул солдату руку.
— Яро Фольков, отставной солдат. — Волков пожал ее.
— Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, — говоря это, сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, — простой солдат, вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, да и конь не солдатский.
— Нравится нож? — не стал хвастаться Волков.
— Ламбрийский, работы доброй.
— Дарю, — произнес солдат.
Сержант ухмыльнулся:
— Ну, спасибо. Ну, а что мне сказать барону?
— Скажи, что помяли меня, и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.
— Ну, добро. Лечись, брат.
— Бывай.
Сержант вышел из комнаты.
— Еган, — позвал Волков.
— Что, господин?
— Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.
— Ага, распоряжусь, — он повернулся.
— Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.
— Хильду что ли?
— Брунхильду, да.
— Так не придет она. Горе у них.
— Горе? Что за горе?
— Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.
— Как сгинул?
— А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.
— Он же на моем коне уехал.
— Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороново взял. — Радостно сообщил Еган. — Любой бы в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.
— Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.
Но если и нужно было кого упрекать солдату так это себя, это позволил мальцу взять такого коня, сам виноват, впрочем, вчера ему не до коней было.
7
Вполне.