Двое

– Полноте, Лариса, без цинизма, больше чувств. Ты способна взбудоражить, и данный факт должен стимулировать тебя.

Внешне он ей нравился: образован, опрятно одет, слышала, в каком-то медцентре подрабатывает, ироничен. Виктор Андреевич легонько коснулся ее локтя.

– До вечера, Ла-ри-са…

Собираясь в гости, Лариса волновалась. Больше года у нее не было связи с мужчиной. «Как вести себя? Изображать недотрогу? Вспугну ведь, не для того позвал. С опытным мужчиной надо быть пораскованнее».

Белье надела из запасника – все новое. Оглядела себя в зеркало: «Попочка круглая, слегка вздернута, грудь в нормативе отличной. Что они находят в огромной груди? Буду самой собой, все, что есть, перед вами в неглиже». Она видела его пассию: штукатурки больше, чем натуры, и грудь сверх меры, небось, силиконовая, в тщедушном тельце. Молоденькая – один плюс, правда, большой. Такие интересными собеседницами не бывают, а гонки ночные быстро оскомину набивают. Хотя глазки его шаловливые так и раздевают. Что-то он заслужил по своим внешним данным, а заслуженным редко кто не воспользуется. Юбку по моде, укороченную, сиреневую кофточку. «Слегка оттенить глаза, губы навазюкать рубином, знаю свое достоинство – пухлые губы, пусть усиливает эффект. Так-так, лицо пока не поехало». Осмотрелась в зеркало – явных изъянов не обнаружилось. «Забыла надухняриться. Пожалте самый что ни на есть чуток. И вот здесь, в разломе грудей». Обтянула юбку, озирнулась в зеркало напоследок. «Черт, а сердчишко-то не на месте?!» Достала парочку таблеток валерианы – всухую проглотила, подержала в руках третью и, подумав, вернула назад. С убойными средствами Лариса не дружила, даже при бессоннице – старалась самоубеждением.

На улице стемнело. Такси всегда игнорировала, общественный отвергла. «Время нелимитировано. 19:30, какая разница? Как раз время взять себя в руки». Стараясь о больнице не думать, напрягла память на лирику. О!

Лирическое отступление из «Евгения Онегина» помнила со школы наизусть. Прочитала на уроке, тем и прославилась. Медленно, несвойственно себе, Лариса вышагивала павой в нужном направлении. Стало весело. «Отчего, собственно, волнение?» Пушкинский блок крутился в голове, все больше веселя.

«Еще бы Штрауса подключить, зажечься ”Прощанием с Петербургом“. А почему ”Прощанием“? Потому что в унисон состоянию: резво, задорно, но грустно…

Таб-леточ-ки, начинайте тормозить. Надо было третью присовокупить и водой запить для ускорения».

Глава 27

– Пап, мам, а вертолетик не хочет лететь, – кричал им Ванюша.

Матвей подошел и развел руками.

– Все, Ванечка, моторесурс закончился, вертолет устал. Подзарядим и снова полетаем.

Эльвира согласно кивнула головой.

– Хорошего понемножку, и ужинать пора. Вы к нам на чашечку чая не откажетесь? – спросила она у Матвея.

– Папе не предлагают, папа сам идет, – пошутил Матвей. – Назовите квартиру, сбегаю за выпечкой и вернусь.

– Вы не держите меня совсем уж бесхозяйственной. Не далее как вчера налепила «картошку», ждет нас в морозилке. Сладость моего детства – вам понравится.

– Тогда пас. Пошли, малыш, отведаем маминой картошки, любимой сладости и моего детства, а кукла вздремнет пока.

Поднялись на третий этаж – вошли в квартиру. Ванюша деловито указал на место Матвею в шкафу.

– Вешай на свое место, мамочка не любит, когда одежду бросают.

Сам он по-хозяйски повесил свою курточку на нижний крючок.

– Туфли ставь сюда, рядом с моими, запомни свое место. Ты долго не был у нас, мог забыть наши порядки. Пошли мыть ручки.

Эльвира стояла у двери, опустив руки.

– Такой он у нас хозяин. Не удивляйтесь.

– Мой ручки первым, а я уложу спать куколку.

Матвей онемел, не без спрятанной в губах улыбки, покорно исполнил все его указания.

Вернувшись из своей спальни, Ванюша поинтересовался, какое полотенце выделили Матвею, и остался неудовлетворен выбором.

– Мамочка, почему ты не дала папе его большое мягкое полотенце?

– Сынок, оно для бани. Я повесила среднее, для рук и лица.

Но Ванюша уже не слушал, он вскарабкался на высокий стульчик с подушкой.

– Иди, иди, мама на твое место никого не пускала, даже дядю Женю.

– Красивая у тебя кашка, с чем она? – спросил Матвей, увидев что-то необычное у него в тарелке.

– И вам положить? Манная каша с тыквой. Только в таком сочетании можно заставить его есть эту кашу. Манную едят дети, а Ванюша у нас ушел от того возраста.

Мальчик с аппетитом орудовал в тарелке.

– Картошку есть будем с вами, – улыбнулась Эльвира, – с утренним чаем он возьмет свое, нам жидкость на ночь противопоказана. Извиняюсь, спит как убитый.

Ванюша обихаживал свой вертолет в зале, Матвей и Эльвира, прихлебывая чай, болтали о всяком. Ее раскованность и желание много говорить напоминали человека, пережившего тяжелое время, когда самое страшное миновало, а впереди светлая дорога в полноценную жизнь. Ей хотелось открыться, почувствовать свое место в будущем продолжении. Матвей, всегда не по годам умудренный, и в общении со школьными друзьями, и в армии играл роль наставника. За природный дар наставлять с подачи острослова к нему приклеилась кличка «Папочка». Все сомнительные делишки, коими славился армейский контингент, от него скрывались. За добрый нрав его оберегали, не хотели подставлять пред карающей десницей комроты. В последние три месяца его повысили до сержанта и назначили заместителем командира взвода.

Матвей, кивая, не мешал Эльвире излиться.

Лицо ее раскраснелось возбуждением. Вдруг она спохватилась.

– Подозрительная тишина в зале. Пойду погляжу на Ванюшу.

Матвей пошел за ней. Обняв вертолет, скрючившись на полу, Ванюша сладко посапывал.

Часть 2

Ожидание

Глава 1

Наступали ветреные холодные рассветы, обрывая листья засыпающего сада, разгоняли залегшую с ночи туманную мглу. К полудню наметившаяся борьба затихала в пользу излучающей тепло земли. Ветер стихал, мгла осветлялась до малейшей летучей паутинки, и сад замирал, как замирает старик в теплом солнечном закутке, отдыхая с надеждой на затяжную остановку дарованного счастья. Отжившие, засвинцовевшие листья персика, еще цепкие на коротышках черенках, величаво обвисли, оголяя солнцу поздние плоды. Немало испытаний претерпят они, прежде чем сочный желанный плод, тронутый румянцем солнца, окажется у вас в руках. Содержательный аромат вернет вас в обильное прошлое, оставляя непротиворечивую память – это нечто специфически тонкое, согревающее душу.

Жизнь растений сродни судьбе человека – трагичность финала очевидна в обоих случаях.

Подобно поздно созревшему плоду, самобытная красота Ларисы открылась окружению ненавязчивым, но содержательным румянцем, ища в лицах людей ответ на молчаливый посыл.

Изо дня в день она углублялась в узкую улочку, возвращаясь с работы к родному поселку, к саду, что посадил отец, к нависающему на близком взгорке лесу, упоенная сладкими мыслями своего воображения. Если вы попытаетесь в это время окликнуть ее, она не скоро вернется оттуда в ваш мир, к заплеванному жвачкой асфальту, к окружающей серой действительности. И только долг, осмысление своего значимого места в сложившемся социуме оставляют ее работать здесь, среди шума машин, циничных, оценивающих взглядов, среди оскудевающих душой людей, возомнивших себя носителями современности. Каждый день, двигаясь среди людей, придумывающих себе трудности, убивающих попусту годы, Лариса не находила своего места в продолжении пути, в этом реальном, но бестолковом мире. Весь недлинный путь, поневоле вращаясь колесиком в огромном механизме сложившейся общности, она теряла тлеющую надежду на ответ, все больше погружаясь в виртуальный мир фантазий и грез. Ее природная особенность строила в воображении воздушные замки, а из настоящего мира оставалось одно ожидание.