Двое

Не думать о будущем, – сказал он себе, – все и у всех так, и ты не самый одинокий в своих тревогах. Есть лучшие варианты, есть худшие – живи тем, что отпущено свыше. Встретилась цивильная женщина: увлечена стихами, не глупа, встречу еще не раз, возможно, услышу те же терзания, возможно, найду в ней отдушину. У каждого свое предначертание. Там, наверху, знают «сколько», «когда и как» кому отпущено. В незнании покоится надежда всякого. В этом месте был просто одухотворенный свет, теперь появилась чья-то живая тайна. Она есть у всякого, и у каждого она значимее других. Чужая боль – это ненастье, проходящее стороной. А вот когда больно нам, мы произносим все одно и то же: “Почему, именно мне и так больно?!”»

Сидел Василий Никанорович еще час и не хотел идти домой. Каждый раз, возвращаясь, он ждал худшего для себя: потухшие глаза жены, в подобострастной суете примитивно скрывающей очередное свое падение. Поднялся, заставляя себя думать о чем угодно другом, умышленно выбирая длинный маршрут. Опасения оказались ненапрасны. Хорошо изучив Маргариту, он с первого же взгляда понял: очередное ее обещание «не употреблять» в миллион первый раз сорвано. Его окатило волной дикого одиночества, сердце ускорило ритм, но он дал себе установку: «Держать все в себе, делать вид, что обман ей удался». Хотя в Маргарите Ивановне и происходила очевидная внутренняя борьба, скажи он ей об этом, она, не таясь, каким-то невероятным образом из известных ей одной закоулочков изощрится довести себя до худшего состояния, сделается грубой, агрессивной – в том состоянии ее хочется растоптать ногами, даже ударить, отвернуть в сторону бесстыжие, пустые глаза. И, слава богу, с годами он закалился: научился удерживать в себе первый порыв, а в следующий – хотелось от безысходности плакать. Случалось, и плакал, и катились слезы, а облегчения не наступало. Он смотрел на нее в эти минуты и не понимал, почему может любить ее, сохраняя в памяти лучшее, – она же забывает обо всем.

«Забытье придет когда-то неизбежно, оно, как всякое плохое, свалится на голову нежданно, так зачем ускорять, нарушать естественное течение искусственно?!» В эти часы Василий Никанорович, из опыта мужского сословия, ругал себя, жалея об отсутствии на стороне той самой отдушины. Наивно быть таким избирательным. Он принимал за основу союза мужчины и женщины в первую голову любовь!

Психологи твердят: «Нормально, когда происходит плавное угасание страсти, перерастая в существование иного качества, хорошо, если с уважением». Василий Никанорович не принимал и не желал себе подобного исхода, он считал его примитивным конгломератом общественно-политической установки. Такому при его жизни не бывать. Никогда! В его основе заложилась вечная жизнь, вечная молодость души. Грела душу летучая фраза: «Любви все возрасты покорны». Остальные толкования – не что иное, как напоминание о грядущей неизбежности: глубокой яме, полному мраку – твоему концу.

Глава 17

– Владимир Борисович, просыпай-те-сь, Влади-мир, – доносился невидимый из-за высокого травостоя женский голос.

Вовчик шел по бескрайнему лугу, пытаясь поймать в обзор, поднимаясь на цыпочки, зовущий его голос. По животу секли жесткие стебли травы, лицо щекотали огромные ромашки. А невидимый голос настойчиво звал: Влади-ими-ир. Вовчик с усилием разлепил тяжелые веки – в лицо ему улыбалась Лариса.

– Вот мы и проснулись, как ваше самочувствие?

– В первое мгновение мне захотелось назад – там яркое солнышко, там цветущий луг, – прошептал он.

Лариса его услышала.

– Доктор сделал все, чтобы вы увидели тот луг наяву. Операция прошла успешно, однако полежать некоторое время придется. Укольчик, пожалуйста. Осторожно, я сама, меньше двигайтесь.

Игла неслышно вошла в руку.

– Я просила Сергеевну пока не приходить. Через три денечка – пожалуйста.

– Что стряслось в моем организме? Сознание в тумане, где быль, а где небыль? Мы разве с вами на «вы»?

– Вы – выздоравливающий пациент, я – обслуживающий персонал. Так положено. Все трудности позади, у вас элементарный аппендицит, слегка усложненный. Все по-за-ди! Вы теперь не только внук моей несравненной Сергеевны, вы мой подопечный. Случится попасть после больницы на реальный луг, могу предположить некоторую фамильярность.

Лариса заступила на смену и в течение всего дня, занимаясь работой, со стороны наблюдала за Вовчиком. После операции он температурил – червеобразный отросток лопнул под руками хирурга. Промывка брюшной полости затянулась – операция проходила три часа. С перитонитом шутки так же плохи, как плохи песни соловья в когтях у кошки. Спасло Вовчика везение и чудо с именем Лариса. Останься он без помощи до утра, его молодая жизнь могла на этом завершиться. Засомневайся Лариса в диагнозе, не прими быстрого и кардинального решения, Вовчику пришлось бы скверно. Под воздействием препаратов Вовчик дремал. Персонала не хватало, приходилось частенько брать чужие смены – назавтра выход в ночь. Отколов препараты по назначениям, Лариса присела в сестринской. В дверь заглянул оперировавший хирург, тридцатилетний Виктор Андреевич.

– Управилась, расслабон ловишь, – кинул он, заглядывая в дверь. – Ты в курсе, надеюсь, телевизор не игнорируешь? Написал заявление на бессрочный отпуск, хочу пустить в кровь адреналинчик, решил ехать на Донбасс. Зайди, покалякаем. Я – в процедурке.

Они общались на короткой ноге, по-дружески, в коллективе ничего не скроешь. После планерок медсестры шепотком все ставили по своим местам. Кто-то случайно узрел, кто-то догадался. Виктор общался с медсестрой из терапии, практически не скрываясь. По настроению – заточен на флирт. Девочка яркая и не самых строгих правил.

«Черствеешь душой», – думала Лариса, будучи приглашенной в рамках отделения на «по пятьдесят капель». Закусывали, имея в памяти раскрытую незадолго до мероприятия брюшную полость. У Ларисы не получалось исключить из сознания виденное недавно – она крепилась. Не сопереживать не получалось, каждый тяжелый случай она дожевывала дома, порой старалась не замечать небрежности хирургов. Виктор родился хирургом, руки у него росли из нужного места, и она прощала ему заигрывания с каждой мало-мальски смазливой девочкой. «Черт побери, Виктор с хорошей генетикой, а не родить ли для себя от него, в конце концов. Если подкатит по этой части, можно и согласиться. Через два года тридцатник бахнет, где мой герой? Сергеевна наивна: зачем я, старуха, двадцатилетнему мальчику? Для нее, как для всех возрастных, такой плюс-минус неощутим».

Лариса помнила о приглашении, встала, мельком заглянув в палату Вовчика, – тот безмятежно спал.

Глава 18

Отец встретил Матвея настороженно.

– Понимаю, не маленький, мог в любом случае микрозвоночек какой в общении выкроить. Под утро ведь пришел? Матюша, ты сам не свой!

– Ты прав, папа, – я сам не свой. Разберусь, расскажу как-нибудь. Звонок впредь обещаю. Получилось так, сам не ожидал, спонтанно все вышло.

– Лишь намекни, без мамы, мне лично. Мужик мужика более чем поймет. У Нелли пропадал? Вижу, замешана женщина. Тогда все ладно.

– Папа, ты у нас психолог от бога, в точку попал, но это не Нелька.

– Бывало, на улицу не выгонишь. Армия и возраст вносят коррективы. Догонишь еще свое, не проморгай большое, светлое, настоящее. Судьбина может только однажды нужное подкинуть – дуракам случается и дважды. Не буду изгаляться, прочитал ты поболее меня, чай, знания не отскочили брызгой от раскаленной сковороды.

Матвей прошел к своей этажерке, достал стопку пособий, перелистал «Технологию металлов» – остановился на «Теоретической механике». Законы по жидкостям подтянуть, задачки порешать – все в голове свежо. Решил с учебой не откладывать, завтра же посетить улицу Свободы, 36, – два года отучился в филиале индустриального института. Мысли лились автоматом следствием от попадавшихся на глаза предметов, а надо всем довлел образ Галины. Матвей передернул плечами, упал руками на пол, отжавшись тридцать раз. До сих пор его жизнь протекала в мирном размеренном русле, он любил предположить что-то, взвесить и обозначить время исполнения. От своих действий у Матвея всегда оставалось удовлетворение. В новых обстоятельствах в нем проявилась нервозность, неуверенность, что же обозначить главным. Он схитрил сам над собой: главное завтра – сходить в институт, есть и заглавное – купить обещанную говорящую куклу. Матвей запечатлел в памяти возврат Маришки ни с чем. Ее детское милое разочарование стояло перед глазами живым напоминанием.