Страница 44 из 49
«Потому что, видишь ли, Сыч, если бы мы смогли переправить Поросенка к почтовому ящику, он мог бы протиснуться сквозь то место, куда бросают письма, спуститься с дерева и сбегать за подмогой».
Поросенок не преминул заметить, что он стал последнее время гораздо больше и что он не видит возможности, как бы он этого ни хотел, на что Сыч возразил, что последнее время его почтовый ящик стал гораздо больше, специально на тот случай, чтобы можно было бы получать большие Письма, поэтому, вероятно, Поросенок смог бы, на что Поросенок говорит: «Но ты же сказал, что [FIXME]необходимая ты знаешь что не выдержите», на что Сыч сказал: «Нет, не выдержит, об этом и думать нечего», на что Поросенок сказал: «Тогда лучше подумать о чем-нибудь другом» и тут же сам приступил к этому.
Но Пух все продолжал раскидывать мозгами и раскинул их по поводу того дня, когда он спас Поросенка от наводнения и все так им восхищались, и так как это случалось не часто, то он подумал, что было бы не слабо, если бы это случилось опять. И вдруг ему в голову пришла мысль.
«Сыч», говорит Пух, «я кое-что придумал. Ты привязываешь веревку к Поросенку и взлетаешь с ней вверх, к почтовому ящику, с другим концом в зубах, и ты продеваешь ее сквозь проволоку и приносишь вниз, мы тянем за один конец, а Поросенок медленно поднимается вверх до самого верха. Ну вот мы и там».
«И вот Поросенок там», говорит Сыч. «Если веревка не оборвется».
«А если оборвется?», спросил Поросенок с неподдельным интересом.
«Тогда мы попробуем другую веревку».
Все это Поросенку не очень-то понравилось, потому что ведь сколько бы кусков веревки ни рвалось, падать придется ему одному; но все же это казалось единственной вещью, которую можно было предпринять. Итак, окинув последним мысленным взором все счастливые часы, проведенные им в Лесу, когда не нужно было, чтобы тебя тянули на веревке к потолку, Поросенок храбро кивнул Пуху и сказал, что это Очень умный П-п-план.
«Да она не оборвется», успокаивающе прошептал Пух, «потому что ты Маленькое Животное, а я буду стоять внизу, а если ты нас спасешь, это будет Великое Дело, о котором будут много говорить впоследствии, и, возможно, я сочиню Песню, и люди скажут: „Это было такое Великое Дело, то, что совершил Поросенок, что Пух сочинил об этом Хвалебную Песню“».[87]
Поросенок почувствовал себя намного лучше после этих слов, и еще он почувствовал, что он медленно подъезжает к потолку, и он так загордился, что хотел уже было закричать: «Посмотрите на меня!», если бы не боялся, что Пух и Сыч, засмотревшись на него, отпустят веревку.
«Мы подходим», бодро говорит Пух.
«Восхождение протекает по намеченному плану», ободряюще заметил Сыч.
Вскоре самое страшное было позади. Поросенок открыл почтовый ящик и, отвязав себя от веревки, начал протискиваться в щель, куда в старые добрые времена, когда парадные двери были парадными дверями, проскальзывало много нежданных писем, которые ЫСЧ писал самому себе.
Он протискивался и протискивался, и наконец с последним протиском он вылез наружу. Счастливый и Возбужденный, он повернулся, чтобы пропищать последнюю весточку узникам.
«Все в порядке», прокричал он в почтовый ящик. «Твое дерево совсем повалилось, Сыч, а дверь загородило суком, но Кристофер Робин и я его отодвинем, и мы принесем веревку для Пуха, и я пойду, и скажу ему сам, и я могу совсем легко спуститься вниз, то есть я хочу сказать, что это опасно, но я справлюсь, и Кристофер Робин, и я будем обратно через полчаса. До свидания, Пух!»
И, не дождавшись ответа Пуха: «До свиданья и спасибо тебе, Поросенок», он убежал.
«Полчаса», говорит Сыч, усаживаясь поудобнее, «это как раз то время, за которое я смогу закончить рассказ о своем дяде Роберте – портрет которого ты видишь под собой. Теперь напомни мне, на чем же я остановился. О, да. Это был как раз такой бурный день, когда мой дядя Роберт…»
Пух закрыл глаза.
Глава IX. Ысчовник
Пух вошел в Сто-Акровый Лес и остановился перед тем, что некогда было Домом Сыча. Теперь это вообще было не похоже на дом; это выглядело просто, как сваленное дерево; а когда дом выглядит таким образом, пора искать другой. Сегодня поутру Пух Получил Таинственную Писку, которая лежала внизу под дверью, гласившую: «Я исчу новый дом для Сыча тебе тоже ниобходимо Кролик», пока он размышлял, что бы это все могло значить, Кролик сам пришел и собственноручно прочел ему свое письмо.[88]
«Я разослал всем», говорит Кролик, «а потом рассказал, что оно значит. Они тоже включаются. Извини, бегу. Всего». И он убежал.
Пух медленно поплелся следом. У него в планах было кое-что поинтереснее поисков нового дома для Сыча; он должен был сочинить Пухову Песнь об одном старинном деле. Потому что он обещал Поросенку давным-давно, что напишет ее, и, когда они встречались с Поросенком, Поросенок на самом деле ничего не говорил, но вы сразу понимали, чего именно он не говорил[89], и если кто-нибудь заговаривал в его присутствии о Песнях, или Деревьях, или Веревках, или Ночных Бурях, то он весь краснел от пятачка до кончиков копыт и старался быстро перевести разговор на другую тему.
«Но это нелегко», сказал себе Пух, глядя на то, что ранее было домом Сыча. «Потому что Поэзия, Хмыканье, это не такие вещи, до которых ты сам добираешься, а такие, которые сами добираются до тебя. И все, что ты можешь сделать, это пойти туда, где они тебя могут обнаружить».[90]
Он подождал с надеждой.
«Ладно», сказал Пух после долгого ожидания. «Я напишу „Обломки дерева лежат“, потому что они действительно лежат, и посмотрим, что произойдет дальше». Вот что произошло:
Немного дней тому назад, Там, где теперь унылый вид – Обломки дерева лежат, – Был Дом, там Сыч жил. Он богат Был Сыч и сановит.
Но чу! Вдруг ветер налетел, И дерево он вмиг свалил, И я (Медведь) – я озверел И скорбно головой поник, Оставшись не у дел.
Но Поросенок молодой, Бегущий быстрой чередой, Он рек: «Надежда есть всегда! А ну веревку мне сюда!» А мы ему: «Герой!»
Он поднялся под небеса, В почтовый ящик он проник, И, совершая чудеса, Сквозь щель для писем лишь одних Умчался он в Леса.
О, Поросенок! О, Герой! Его не дрогнул пятачок. За нас одних он стал горой, Крылатой вестью – скок-поскок! – Бежал ночной порой.
Да, он бежал и заорал:
«Спасите Пуха и Сыча! Атас! На помощь! и Аврал!» И все другие сгоряча Задали стрекача.
«Скорей, скорей!», он бормотал, И все на помощь шли и шли. (О, Поросенок! О, Тантал!) Отверзлись двери, час настал, Мы вышли, как могли.
О, Поросенок, славен будь! Во веки веков, Ура![92]
«Ладно», говорит Пух, пропев это про себя три раза. «Это не то, что я задумал, но получилось так, как получилось. Теперь я должен пойти и спеть это Поросенку».
«Я исчу новый дом для Сыча тебе тоже ниобходимо Кролик».
«Что это такое?», говорит И-Ё. Кролик объяснил.
«Что случилось со старым домом?»
Кролик объяснил.
«Никто мне ничего не рассказывает»[93], говорит И-Ё. «Никто не снабжает меня информацией. В будущую пятницу исполнится семнадцать дней, когда со мной последний раз говорили».
«Ну уж, семнадцать дней, это ты загнул».
«В будущую Пятницу», объяснил И-Ё.
«А сегодня Суббота», говорит Кролик. «Так что всего одиннадцать дней. И я лично был здесь неделю назад».
«Но беседы не было», сказал И-Ё. «Не так, что сначала один, а потом другой. Ты сказал „Хэлло“, и только пятки у тебя засверкали. Я увидел твой хвост в ста ярдах от себя на холме, когда продумывал свою реплику. Я уже было подумывал сказать „Что?“, но, конечно, было уже поздно».
87.
Первый и единственный раз Пух прибегает к сознательному риторическому приему. Однако отличие риторики Пуха от риторики И-Ё, Сыча и Кролика состоит в ее конструктивности, искренности и оправданности Исключительными Обстоятельствами.
88.
Пример речевого акта, который сам себя зачеркивает. 3. Вендлер называет сходные явления («Я клевещу на вас») иллокутивным самоубийством [Вендлер 1985]. Не нужно вообще писать письмо, чтобы потом читать его адресату. Осмысленность такой речевой акт приобретает только в системе детского игрового поведения, которое носит обучающий характер.
89.
Парадокс красноречивого умолчания, всем известный в быту и в массовом искусстве давно ставший риторическим клише («О чем молчала тайга»). В данном контексте молчание носит не демонстративный характер (когда люди «не разговаривают»), а психастенический. Поросенок молчит из вежливости, ему неловко напоминать об обещанном, но именно это ощущение неловкости в данном случае наиболее красноречиво.
90.
Рассуждения Пуха о поэзии, как правило, нетривиальны. В данном случае речь идет о двух вещах. Первое – что не поэт выбирает стихи, а стихи выбирают поэта. Здесь Пух вновь перекликается с поздней Ахматовой («Тайны ремесла»). Второе – пространственная локализация поэтической инспирации. Пух приходит на место события, которое должно вдохновить его, ибо в этот раз он пишет оду на случай.
92.
Стихотворение переведено эквиметрически – разностопным ямбом 44443 и соответственно пятистишной строфой. В русской традиции 4-стопный ямб с мужскими рифмами после перевода В. А. Жуковским поэмы Байрона «Шильонский узник» прочно ассоциируется с английской романтической поэмой («Мцыри» Лермонтова, процитированное в первой строке перевода, как наиболее яркий пример). Более того, семантический ореол этого размера очень четко очерчен – это заточение и бегство из него. Впервые семантические возможности этого размера в детской поэзии обыграл К. Чуковский в «Крокодиле» [Гаспаров-Паперно 1975, Руднев 1978]. Мотив тюрьмы, бегства и освобождения присутствует и в стихотворении о подвиге Поросенка.
93.
Вероятно, реминисценция к «Саге о Форсайтах», где старый Джеймс Форсайт все время повторяет, что ему никто ничего не рассказывает. Интересно, что в романе «Собственник» так же, как и в главе «Ысчовник», идет речь о постройке нового дома. Важно при этом, что ВП в критике называли сагой.