Страница 5 из 140
— Нет, — сказал Тимофей. — Не могу. — Он выпустил дым из ноздрей и опять затянулся со вкусом. Цигарка на конце разлохматилась, горела с шипением и треском, будто салом намазанная. Комариное облачко над женщиной подалось в сторону.
— Почему, Тима?
— Потому.
— Ты просто не хочешь?
— Занят я, — сердито сказал Тимофей. — Вона!.. — И он подтолкнул свою корзину.
Женщина не поняла ничего, пришлось объяснять, что Тимофей не зря по лесу бродит, что серьезную работу исполняет, денежную. Что половина кротоловок еще не осмотрена, а надо их осмотреть и переставить.
Женщина слушала рассеянно и вдруг прервала:
— Хорошо, Тима, я тебе заплачу.
— Эва, — поразился Тимофей. — Да как можно? Неизвестно ведь, сколько там кротов попалось. А если десять штук?
— Прекрасно, заплачу за десять.
— А шкура-то почем, знаете?
— Господи, да мне все равно!
Очень заманчиво было назвать какую-нибудь сумасшедшую цену. Копеек двадцать пять, например. Чтобы женщина глаза вытаращила и принялась торговаться. Но Тимофей вспомнил о напечатанном прейскуранте, — женщина могла его видеть и запомнить. А потом, она городская жительница, небось у нее собственная шуба есть из кротовых шкурок… Знает, наверное, что почем… И скрепя сердце Тимофей назвал цену:
— Гривенник штука.
— Я согласна, согласна. Идем же!
Неотвязная женщина, право слово. До Починка рукой подать, и времени до полудня еще много — успела бы дойти без провожатых. Нет, прицепилась… Тимофей загасил окурок, вздохнул, собираясь согласиться. Но внезапно сообразил и ужаснулся.
— Эва! — закричал он с обидой. — А завтрашний-то день?! Я капканы не переставлю, так ничего не попадется! А сколько бы я взял завтра?!
— Боже мой! — почти застонала в ответ женщина. — Я заплачу сколько хочешь! За весь завтрашний день, за послезавтрашний! Идем скорей!
— За послезавтрашний не надо. Не нуждаюсь.
— Ну хорошо, хорошо. Идем.
— Ступайте вперед, я догоню.
— Нет! Нет! Только вместе.
— Да чего вы?
— Я… я боюсь, Тимоша. — Женщина неожиданно улыбнулась сквозь слезы, виновато улыбнулась, и распухшие бледные щеки ее порозовели.
Ишь ты, смущается! Как маленькая.
Тимофей сплюнул, взял корзину и пошагал в сторону от просеки.
— Ты куда?
— Ну, щас… ловушку проверю. Близко совсем.
— Мы же договорились! Тима!.. В другой раз проверишь!
— Нет, — сказал Тимофей как отрезал.
Не рассказывать же ей в самом деле, что на коровьей тропе заряжен особенный капкан, счастливый. У этого капкана ободок сломан, перевязан суровой ниточкой и еле держится; вроде бы негодящий капкан, хлам. Но где ни поставишь его, везде крота возьмешь! И сейчас Тимофей уверен, что есть в счастливом капкане добыча.
Женщина побежала следом за Тимофеем; было слышно, как хлещут кусты по клетчатой ее сумке. Под ноги женщина не смотрела, — странные у нее были глаза, обалделые какие-то. И все же она успокоилась немного, больше не всхлипывала; на бегу вынула из сумки зеркальце, ахнула, поправила рассыпавшиеся волосы. К самому большому волдырю, под глазом, прилепила зеленый березовый листик… Догнала Тимофея и пошла рядом.
Тимофей засопел недовольно.
— Между прочим, — произнесла женщина, как бы припомнив, — зачем ты куришь, Тима? Это нехорошо, ты еще ребенок!
В счастливом капкане крот сидел живой, прихваченный за переднюю лапу. Он заверещал, когда Тимофей начал вытаскивать его, и все пытался за палец куснуть, просто бешеный крот… С трудом Тимофей пришиб его и собрался обдирать.
Женщина еще заранее отвернулась, чтоб не глядеть на этот ужас.
— Тима, неужели тебе не жалко?
— Жалко, — сказал Тимофей, а про себя добавил: «У пчелки».
Он уже ругал себя, что согласился проводить женщину. Ну ее вместе с деньгами! День выдался удачный, фартовый, надо было идти своим путем. От добра добра не ищут… А теперь она приставать начнет, морали читать всякие… Того и жди, спугнет удачу.
Тимофей сунулся в карман за ножиком — и обмер. Ножика не было. Холодея, непослушными руками он обшарил все карманы, порылся в корзине, опять карманы ощупал — нету…
Вот, началось…
Из-за этой бабы посеял ножик, складной охотничий ножик с закаленным до синевы лезвием, с дубовой навощенной рукояткой, с медным блестящим кольцом! Не купишь такого ножа, не выменяешь! А без ножа пропал Тимофей в лесу, вся работа пропала… Матушки мои, что же делать-то?
— Между прочим, Тимоша, — подала голос женщина, — как тебе не стыдно такие частушки распевать? Я когда услышала там, у столбика, подумала, какой-то пьяный мужик идет… Почему ты не отвечаешь, Тимоша?
— Ага… — забормотал Тимофей, не помня себя. — Я щас.
— Кто тебя этим частушкам научил?
— Щас, щас…
— Ты куда опять?
— Ай, да погодите вы! — сказал Тимофей. — Не лезьте.
Главное, не психовать. Обычным путем не найдешь ножик. Хоть на четвереньках ползай, хоть всю траву перещупай. Потому что началось невезение. И действовать надо совсем иначе…
Тимофей распрямился, вздохнул глубоко. Подумал. И пошел назад по коровьей тропе, по своим следам. Он безразлично смотрел вверх, где вразнобой качались пропыленные солнцем сосновые ветки, где на березовых стволах трепетали, завивались ленточки белой коры, похожие на папиросные бумажки… Все страшные мысли Тимофей гнал от себя. Нельзя жалеть, нельзя думать о потере. Наоборот надо…
— Фиговский был ножик! — произнес Тимофей как можно искренней. — Никому не нужен! Косому Егору отдать и то не возьмет задаром…
Натурально, старательно ругал Тимофей свой ножик и делал равнодушное лицо, будто гуляет он и ничего не ищет. Потом остановился, коротко глянул вниз. Пусто.
Надо идти медленней. Надо еще натуральней ругать ножик, совсем охаять.
— В гробу я его видал! — сказал Тимофей убежденно. — Давно выкинуть собирался! Из кривого гвоздя этот ножик сделанный!..
Остановился, глянул. Пусто.
Не дается такой-сякой! И даже не манит. Надо все мысли прогнать, ничего не видеть, не слышать, как под водой, чтоб от всего тела только ступни ног остались, одни ступни, достающие пальцами черную, скользкую и холодную землю.
— Таким ножиком теплый навоз резать! — забормотал Тимофей, свирепея. — Одна худая ржавчина, никчемушная! Оглодок!.. Слюня железная!..
Видать, крепко не повезло. Не ищется… Теперь только поддайся — такая черная полоса накатит, что лопатой не разгребешь. Это всем охотникам известно. Охота — дело неверное, обманчивое… Если везет тебе, не хвались, не жадничай, береги удачу; если невезение пришло — старайся отвести от себя, иначе надолго привяжется… Прошлым летом угодил Тимофей в черную полосу, не сумел отвести невезение. Началось вот так же, с небольшого, а кончилось тем, что Тимофей едва не затопился в болотине. Считай, месяца полтора кроты в ловушку не шли, батя даже подумал, что Тимофей утаивает шкурки. А что Тимофею поделать, если нет крота, будто подчистую крот сгинул, даже следов свежих не было? С отчаяния взялся Тимофей собирать брусничный лист, кору крушины, плаун — их в аптеке принимали, — с мешком таскался по болоту; однажды затемно возвращался да и угодил в торфяное окошко. Хорошо еще, собака была при нем, помогла вылезти. А то бы до свиданья, мама, не грусти…
Нынче везло Тимофею, забыл он, какое невезение бывает. Крот лезет в ловушку как нанятый; Тимофей с батей договорился, что если заработает лишку, рублей тридцать, то батя купит ружье. Настоящую «тозовку»; продается у милиционера в Шихине почти новая «тозовка», охотничья мечта…
Вот тебе и купили ружье!.. Забылся, настроил планов! А оно и накатило, невезение-то…
— Этих ножиков — за пучок пятачок!.. — опять завелся Тимофей и вдруг подобрался весь, шагнул неуверенно, робко…
Что-то жестко прикоснулось к ступне. Ребристое, неподатливое, скользящее… Тимофей отдернул ногу, взглянул… Вдавленный в грязь, лежал на тропе ножик, поблескивая смятым золотым колечком.