Живая душа

В штормовке, в резиновых сапогах Чуистова стоит под дождем и смотрит на пушицу. Щелкнет по белому хохолку дождевая капля, щелкнет другая — поникнет хохолок, согнется стебель. Но качнет его ветром, и опять встрепенется хохолок, сбрасывая мутные капли, задорно оглянется, как ни в чем не бывало… Вот бы человеку иметь такой характер. Прекрасно было бы.

Дождь усиливается, его невнятный шепот делается все назойливей, а когда порывами налетает ветер, то кажется, будто кто-то протяжно шипит и всхлипывает. От этих звуков невольно пробирает дрожь. Чуистова знает, что в такую погоду бессмысленно ждать вертолета. И все-таки она ждет, мокнет, не уходит в палатку.

А в палатке, натянув до подбородка отсыревший спальный мешок, дремлет Иван Есев — пытается забыться от чувства голода. Чуистова тоже забралась бы в спальный мешок, но боится, что больше уже не встанет. Не сможет подняться от слабости.

А надо отвечать за две жизни — свою и Есева.

Их высадили возле Чум-горы всего на двое суток, оставили солидный запас продуктов, плитку и баллоны с газом. Любая неприятность была предусмотрена, непогода — тоже.

Кто не видел тундру своими глазами, представляет, наверное, что это унылая и совершенно плоская равнина. На самом же деле тундра холмиста, немало здесь горных кряжей, водоразделов. Встречаются такие вершины, что постоянно накрыты облаками. И в туман вертолетам путь бывает закрыт — проще простого наткнуться на невидимую скалу, задеть какой-нибудь горный склон…

Конечно, если бы в экспедиционном отряде узнали про несчастье, то пришли бы на помощь. Что-нибудь придумали бы. Но в отряде ничего не знают.

Откуда им знать, что едва Чуистова и Есев ушли в свой первый маршрут, как в лагерь наведалась бродяга-росомаха, а следом за нею песцы, и от запаса продуктов осталось лишь несколько помятых, прокушенных клыками консервных банок да раскиданные вокруг палатки ржаные сухари, большей частью подмокшие… В тайге, чтоб защищаться от разбойничающей росомахи, охотник делает навес на высоких гладких столбах и туда укладывает продовольствие. Но в тундре росомаха попадается редко; было нелепо тратить время на постройку навеса. Да и материала-то взять негде…

Люди в экспедиционном отряде спокойны за Чуистову и Есева. Запас продуктов достаточен, оба геолога — опытные, не первый раз в тундре. Переждут непогоду.

Однажды Чуистова уже работала возле Чум-горы. И первые результаты обнадеживали. Отыскалась парочка друз горного хрусталя, а в геологических образцах — следы меди. Впрочем, какие там следы, это мягко сказано! После спектрального анализа тридцать две пробы подтвердили наличие меди в невиданном количестве. Пятнадцать килограммов из тонны руды — вот какое месторождение… Хоть немедленно открывай рудник, тем более что поблизости и природный газ, и уголь, энергии хватит на крупный медеплавильный комбинат…

Чуистова радовалась, не ведая, что счастливая находка обернется конфузом. Хорошо, еще вовремя спохватилась. Заподозрила: откуда в известняках, карбонатных породах взялась чистая медь? Без примесей? Обычно медь встречается с сопутствующими металлами — цинком, свинцом.

Чуистова размолола в ручной ступке несколько образцов и сдала на химический анализ. Химики медь не обнаружили. Намека на нее даже не было… Тогда Чуистова догадалась осмотреть большую механическую ступу, стоявшую в лаборатории. Так и есть — вот вам разгадка… Пест, которым дробят породу, давно уже износился, стерлось его твердое покрытие. А внутри он был медный…

Виноват в происшедшем один человек — лаборант Иван Есев. Это ему полагается следить за оборудованием. Как он не заметил, что пест в механической ступе стесался и медная пыль попадает в образцы? Просто халатность! Чуистова отругала лаборанта, но когда докладывала руководству — целиком взяла вину на себя…

Позднее она размышляла, зачем ей это понадобилось. Конечно, Есева могли выгнать с работы. Но ведь поделом… Отчего же она поддалась жалости, отчего побоялась, что Есева выгонят? Разве так он ей необходим?

Чепуха это. Но вот пожалела, и все тут.

Добиться повторного маршрута к Чум-горе было уже трудно. Чуистова спорила с директором института, руководившим комплексной экспедицией, доказывала, что осечка с медью ровно ничего не значит. И вообще не медь нужно искать возле Чум-горы, а месторождение кварца — ведь попались же друзы горного хрусталя!

Чуистова спорила так, будто директор института не слыхивал, какое значение имеет кварц в промышленности. Она помянула и электронику, и медицину, и даже иллюминаторы космических кораблей. Под конец разговора директор посмеивался. Он понял одно — Чуистовой очень хотелось вновь оказаться у Чум-горы.

А Чуистова не смогла бы ответить, почему хотелось. Просто манила, притягивала к себе далекая Чум-гора. Мерещилась ее трехглавая вершина, такая странная, непохожая на другие, — в ясную погоду кажется, будто три великанских чума стоят рядышком в тундре и вьется над ними ленивый дымок…

Может, потому притягивала к себе Чум-гора, что прошлая экспедиция все-таки была счастливой. Хотя бы поначалу. И сама Чуистова, и Есев работали тогда азартно; вечерами подолгу не засыпали, беседовали у костерка. Веселый Иван Есев был забавен, даже остроумен, говорить с ним было интересно. Радость сближает людей, и в эти счастливые дни лаборант Есев, смешной, нескладный и неотесанный, казался Чуистовой почти родным.

Да, в те дни было хорошо.

А вот новая экспедиция не заладилась: они вторую неделю сидят голодными, нет продуктов, нет погоды, нет и следов кварцевой жилы. Ничего нет. И Есев почти не разговаривает с Чуистовой.

Господи, да разве она виновата?!

Иван Есев, между прочим, мог бы не валяться в спальном мешке. Собрал бы силенки, отправился бы на охоту. Все-таки рядом с ним — женщина, слабое существо. И эта женщина немало добра ему сделала. Один раз от смерти спасла — от нелепой, постыдной смерти…

Шли они в первый совместный маршрут, поднимались вверх по Илычу, притоку Печоры. Остановились ночевать у поселка лесорубов, и вот двое дружков — Иван Есев да подсобный рабочий — тайком сбегали в магазин, купили бутылку спирта. Распили ее за полночь, чтоб никто не заметил. Иван Есев не умеет пить и со спирту так захмелел, что у костра и свалился. Не дополз до палатки.

Чуистовой в ту ночь не спалось, одолевали какие-то тоскливые мысли; она откинула полог и вышла на воздух. Видит — навзничь лежит Ваня Есев, лицо словно обугленное: сплошь облеплено мошкой и комарами. Челюсть отвалилась, как у мертвеца, одни закрытые веки вздрагивают. Вдруг передернуло Ваню, захрипел, что-то клокочет в горле. Вот-вот задохнется, а повернуть голову не может, лежит без сознания. Бросилась к нему Чуистова, уложила ничком. Сразу Есева вырвало. Чуистова принесла аптечку, разыскала нашатырный спирт, потом облила голову Есева холодной водой, смыла кровавую кашицу из мошки и комаров. Полночи возилась, пока наконец привела его в сознание.

Утром он едва поднялся, был совершенно больным. Чуистову это нисколько не тронуло. Обоим пьяницам она устроила нагоняй, сказала, что немедленно возвращается в город — пускай вычитают с них деньги за сорванную экспедицию.

Ей самой нравилась такая строгость.

— Не надо, Ия Михайловна… — покаянно бормотал Есев. — Не надо, а?..

Он был похож на мальчишку, который переминается с ноги на ногу перед учительницей, боится поднять голову и наивно, беззащитно ждет, что его все-таки простят.

Она его долго мучила, прежде чем простить. А когда простила, Ваня совершенно по-детски обрадовался.

— Все, Ия Михайловна! Честное слово!..

— Что — «все»? Зарок даешь? Не нужны зароки, пьянствовать я и так не позволю.

— Да я не об этом… Я теперь… как собака буду тебе служить.

— Ты мне как человек служи, — сказала Чуистова, а самой даже неловко сделалось: такими преданными глазами смотрел Ваня, будто и впрямь собрался беззаветно служить до конца своих дней…

Он был на год старше Чуистовой, но у нее возникло ощущение, что он гораздо моложе и что надо относиться к нему, как к непутевому ребенку.