Живая душа

— Что ж ты не объяснила, Валя? Я бы остался.

— Жалко твою работу было. Ты работяга, Митя, нельзя тебе иначе.

— Валь, я не верю, что нету выхода. Так не бывает.

— Бывает, Митя. Но все равно люди пытаются что-то сделать. Вдруг расхрабрятся, сделают, и отыщется выход.

— Валька, — произнес он, страшась внезапной своей догадки. — Ты надеялась, что я все-таки тебя уговорю? И найду выход и увезу?!

— Надеялась, Митя, — сказала Валентина. — Конечно, надеялась. Разве ты не видел?

Лед на реке издали казался нетронутым, еще крепким, но когда девушка и Томов спустились от лесобиржи на береговую полосу, они увидели на пешеходной тропе зияющие черные следы. Кто-то пытался здесь пройти и глубоко проваливался, и теперь в следах, как в маленьких колодцах, пузырилась густая вода.

И еще было видно, что громадное ледяное поле кое-где уже лопнуло; вдоль трещин льдины приподнялись горбиком. Внезапно на середине реки раздался скрежет, подо льдом зашипело, заскворчало, ближняя трещина на миг разошлась, вспыхнув под солнцем.

Странно, что Томов не испугался, разглядев все это. Он понял, что переходить реку нельзя, но совершенно не испугался. Напротив, какой-то веселый, удалой азарт рождался в нем, и чем больше замечал Томов опасных мест на льду, трещин и подсиненных промоин, тем веселей ему становилось.

Он сам удивился, откуда взялось это настроение. Полчаса назад, дожидаясь автобуса, Томов хандрил, ему было тоскливо, лезла в голову унылая чепуха. А сейчас будто путы скинул, плечи расправил, ощутил себя сильным и озорным… Неужели так взбадривает человека опасность?

Томов повернулся к девушке. На миг ему стало жалко, что не испытает она того, что есть сейчас в нем.

— Не пущу я вас, Зоя Павловна, — сказал он. — Нельзя переходить.

— Ой, а что же нам делать?!

— Сейчас подумаем. Безвыходных положений не бывает. Вот что — вернитесь на лесобиржу. Ищите попутную машину — да они все будут попутные! — до шоссе.

— Да зачем мне в другую-то сторону?!

— Вы слушайте. Там пересядете на автобус до райцентра. Деньги найдутся у вас?

— Нам за практику платят! — обиженно сказала девушка.

— Ну, тогда порядок. Переночуете в аэропорту, есть там вокзальчик такой, с буфетом. А завтра прыгнете на самолет и к обеду окажетесь в городе. Летную погоду я вам гарантирую: вон как солнышко небеса расчищает…

Девушка тряхнула головой:

— Жалко выходной терять! Может, рискнем?

— Ни за что.

— Давайте рискнем, а? Я ни капельки не боюсь!

— Ну-ка, — сказал Томов, — марш на лесобиржу! Отчаянная какая. Бегите, бегите, пока машины не разъехались.

— А вы?

— А я домой вернусь. Я, Зоя Павловна, местный житель, мне и тут хорошо.

Томов подождал, пока девушка поднялась на обрыв. Она оглянулась, он помахал ей рукой. А потом пошел по берегу, ища тонкую доску или жердь. Хлама тут валялось достаточно, и он без труда отыскал подходящую жердь, служившую когда-то рукояткой багра. Она была прочной.

Он еще раз проверил, не заметит ли его девушка. Не надо, чтоб Зоя Павловна брала с него пример. Не на свидание торопится Зоя Павловна, незачем ей рисковать.

Не нужно вам спешить, Зоя Павловна. Придет время, и вы еще побежите по опасному льду. Позовет вас какой-нибудь парнишечка, и побежите вы через реки, через разливы, через лесные пожары. Это время еще наступит. И вот тогда торопитесь, Зоя Павловна, и пусть вас выручают и храбрость, и терпенье, и воля, которую вы так воспитываете в себе…

Томов смеялся. Он вдруг подумал, что еще год назад не решился бы перейти эту реку. Даже ради Валентины. А сейчас он хочет сделать это для себя, и сделает. Он перейдет реку, и завтра вернется обратно по этому же льду. Хотя нет, за сутки лед еще ослабнет. Но это прекрасно; ему, Томову, будет лишь веселей!

Здорово он изменился за год. Валентина не права, горе тоже научает уму-разуму. Он стал уверенней в себе, он возмужал. Прямо-таки опьяняла Томова эта внезапно почувствованная мужественная уверенность.

Он перейдет реку и, сегодня же все решит с Валентиной. Долой проблемы. Возьмет и сам переедет в город. Практика получена неплохая, в институт вернуться не стыдно. Да еще сколько замыслов в голове! Есть замечательная идея: создать станочек для изготовления сплавных бон. Толковый выйдет станочек. Томов его уже видит. Изящный такой станочек, сколачивающий бревна в аккуратные рядки. Томов выложит эту задумку в институте, и поглядим, какой поднимется ажиотаж…

Нет, все еще будет хорошо!

Он поднял жердь наперевес и ступил на лед. Нога провалилась почти до колена. Но внутри, под водой, было твердо. Там еще слой льда, не тронутого солнечной теплотой. Этот слой выдержит.

Качаясь, как хромой, Томов шел вперед; иногда тяжелая вода захлестывала голенища его сапог, но он не останавливался.

Ничего, он все-таки дойдет. И все сделает, как задумал. Еще не поздно. Еще не поздно…

Слепяще вспыхнула впереди трещина.

Авторизованный перевод Э. Шима и Т. Яковлевой.

ПЕРЕД ОКНОМ — БУРОВАЯ

Окна дома, в котором живет буровой мастер, всегда смотрят на буровую. Казаринов это заметил давно — когда еще в техникуме учился и первый раз приехал на практику.

Добрался Казаринов до буровой, видит — стоят четыре одинаковых барака. Табличек на дверях нет, не угадаешь, где начальство живет. Хорошо, что попался навстречу какой-то человек и показал: «Вон туда стучись!»

Казаринов, вчерашний деревенский парнишка, был робок. Согнутым пальцем постучал в дверь, вошел и встал у порога. Даже чемодан свой не решился опустить на пол. Надо было спросить сразу: «Вы Леушин?» — и показать документы. Но Казаринов не спросил, только поздоровался тихо.

Хозяин комнаты, стоявший у окна, не обернулся. Он был в рыжих кирзовых сапогах и брезентовом плаще, заляпанном синей краской. «Откуда краска?» — невпопад подумал Казаринов, а потом сообразил, что пятна от глея — жирной синей глины.

Казаринов переступил с ноги на ногу, противно заскрипела под ним половица. И опять человек, стоявший у окна, не обернулся. А ведь не мог не услышать скрипа… Руки Казаринова, державшие чемодан, затекли и болели. Да и вообще Казаринов устал — с десяток верст отмахал пешком по лежневке, по немыслимой дороге. Может, ездить по ней еще терпимо, но ходить почти нельзя: ступишь на размочаленное бревно, а оно проваливается в топь.

Хозяин комнаты наконец-то повернулся. Неприязненным взглядом смерил Казаринова и словно бы остался недоволен тем, что парень маловат ростом, не подпирает головой потолок. Обронил одно лишь слово:

— Обожди, — и вышел.

В мутном окне мелькнул негнущийся заляпанный плащ с раздутым от ветра капюшоном; скользя сапогами по грязи, мастер бежал к буровой.

Казаринов присел на чемодан и стал ждать. От обиды, что так неласково встретили, от собственной проклятой нерешительности он чувствовал себя еще более уставшим. Отчаянно хотелось есть. Он сидел и уныло размышлял: не сбежать ли отсюда? Толку не выйдет все равно. Чтоб прижиться здесь, нужен бойкий характер, нужна независимость. А у Казаринова их нет, и любой мастер, вроде вот этого, начнет помыкать практикантом. Кому дело до его почти болезненной застенчивости, до его тоски по негромкому, доброму слову? Никто не пожелает возиться с растяпой. Какой от него толк?

Правда, в конторе экспедиции о Леушине отзывались хорошо. Не пожалеете, мол, что попали на практику к Егору Степанычу. Он не только специалист, он воспитатель умелый, многих учеников вырастил… Но, вероятно, про всех мастеров так говорят. Не будет же начальство ругать собственные кадры…

Долгих три часа просидел Казаринов на чемодане. Не раз задирал рукав, смотрел на часы (мать прислала двадцать рублей на дорогу, а Казаринов не утерпел, купил первые в жизни часы, чтоб ощутить себя взрослым). Поглядывал на золоченые новенькие стрелочки, дремал, опять поглядывал. Очнулся — хозяин комнаты вновь маячит у окна, будто и не уходил.