Живая душа

— Да куда ж ей деться, отелится! — опять запричитала жена Митрея. Не могу я чужих слез видеть, сама расстраиваюсь.

— Ну вот что, — говорю Пяткину. — Завтра мы все равно скот будем сдавать. Скажу, чтобы те сорок килограммов записали за Катерину. И будет у нее квитанция.

— Кто же тебе разрешит за счет колхоза?

— А она в колхоз теленка приведет, понял?

— Смотри, узнают, тебе же первой попадет.

— Если ты молчать будешь, не узнают. Помнишь, свататься ко мне приходил? Эх, кабы не свекровь тогда, я бы… — брякнула я ему сдуру и еще улыбнулась. А у него глаза сразу масленые стали, пошел за мной почти до самого дома, насилу потом отвязалась. За локоть меня взял, а я ему и говорю:

— Не трави ты себя, мужик, попусту. Я уже свилеватая чурка, меня только печка расколет.

Могла бы я ему и еще кое-что добавить, да побоялась, что он от обиды растрезвонит, как я Катерину спасти решила.

Случай этот с Катериной не выходил у меня из головы. Вдова с пятью детишками… Да разве одна она такая? А коль имеешь приусадебный участок, то будь добра, поставляй и мясо, и молоко, и картошку, и еще чего. Когда же облегченье-то придет хоть для вдов? С этим и обратилась я к Чукичеву: мол, что там слыхать в верхах? А он за это меня паникершей обозвал.

А вскоре случай и того хуже у меня вышел. Поругалась я с одним трактористом и хоть была права, но все равно виноватой оказалась.

Пахал он на тракторе склон Вычегды. Когда под гору шел, плуг брал пласт, как надо, глубоко, а когда в гору, слегка только землю царапал. Что это за пахота! Я подбежала и кричу:

— Ты чего это делаешь?!

— Трактор в гору плохо тянет, потому так и получается.

— А ты скорость убавь, и потянет. Голые гектары нам не нужны, мы с них хлеб ждем!

— Не учи, сам знаю!

— Вижу, как знаешь! Опусти плуг или выводи трактор с поля! Лучше мы на лошадях вспашем, без этой вашей техники. Опусти плуг, говорю!

— Уйди, наеду!

— Опусти плуг или убирайся с поля!

Как говорится, коса на камень нашла. Он свернул на межу, мотор выключил и пригрозил:

— Пожалеешь об этом! Очень пожалеешь!

А потом Почта Нина рассказала, что он звонил самому Чукичеву, жаловался на меня и такого наговорил, чего даже не было.

Тем же вечером, как гром среди ясного неба, на нас Чукичев свалился, прикатил на своем «газике», сразу общее собрание устроил.

— Мы все работаем, стараемся скорее закончить весенний сев, а ваш председатель игнорирует технику. Это что же такое получается, Конакова? На технику рукой машешь?

Я поняла, откуда этот ветер подул, возмутилась:

— Пусть пашет хорошо, тогда и махать не буду. Они там в МТС все равно свое сполна получат, независимо от урожая, не зря ведь говорят: коли трактором пашут, трактором и хлеб свезут. Не я эту поговорку придумала.

— Не знаю, кто эту поговорку придумал, но вижу, что она тебе очень по сердцу пришлась. Ты что, не слышала, что есть закон о натуроплате МТС? Кого законы не устраивают, кто игнорирует государственную технику, тот дает нам подножку!

Не только я, но, по-моему, все сидящие в зале при этих словах вздрогнули. Все смотрят на Чукичева, притихли, рты боятся раскрыть.

Чукичев покашлял, помолчал и заговорил снова:

— Мы знаем, что Конакова — жена погибшего на войне товарища, поэтому на этот раз мы ее простим, особо строго наказывать не будем. Но и на должности председателя ее оставлять нельзя. Кто за то, чтобы отвести Конакову с председателей?

Люди нехотя стали поднимать руки, и Чукичев быстро сказал:

— Так. Единогласно.

Я, правду сказать, переживала после этого собрания — конечно, обидно. Но потом подумала: жива-здорова, и хорошо.

И все-таки облегченье наступило, в сентябре 1953 года, после Пленума партии. Повысили закупочные цены, потом, немного погодя, МТС реорганизовали. Жизнь в деревне заметно улучшилась.

В 1955 году меня вновь избрали председателем. Чукичев к тому времени уже не был секретарем, в какой-то леспромхоз подался. Никто его больше не вспоминал.

В сто раз легче стало работать. Во-первых, сами себе хозяева, во-вторых, люди уже знали, что именно получат за работу. Правда, забот оставалось много. До сих пор помню, как мне воевать пришлось за пилораму и дизель для электростанции. На отчетном собрании я сказала:

— Если решили хозяйство налаживать, надо дизель и пилораму покупать.

— Обойдемся без пилорамы! — кричали многие с мест. — Раньше жили и теперь не пропадем. Подождем, когда богаче станем! Лучше деньги разделить между колхозниками!

— Так дело не пойдет, так хозяйство не поднимем! Сами смотрите: коровники развалились? Развалились. А взгляните на свои кривобокие избы — до коих пор так жить будем? Эти расходы сторицей окупятся, дайте только срок.

— Нам сейчас копейка дорога, сегодня!

— Не так уж это, дорого все стоит. Тише, товарищи! Выйдет всего по нескольку рублей на брата. Ну, что делать будем?

— По рублю да по рублю, хватит, набедовались! — кричат.

Как их, думаю, убедить? Решила пойти на хитрость.

— Ладно, об этом спорить уже поздно. Перечислила я деньги на пилораму.

— Когда?! — Вижу, счетовод от своих листков оторвался, с большим удивлением к моим словам прислушивается — ведь ни одно финансовое дело мимо его рук не проходит. Ну, думаю, сейчас встрянет не вовремя, скажет что-нибудь не то, — я ему под столом на ногу наступила, чтобы молчал.

— Позавчера!! — выпалила.

Все зашевелились, и кто-то тяжело вымолвил:

— Ну так чего теперь делать, ладно уж…

Один сказал, а все поддержали, согласились все-таки, а я забеспокоилась: ну, как прокатят на выборах за «самоуправство»? Однако снова меня выбрали. На следующее утро я срочно перевела деньги на пилораму и на дизель — пока не спохватились.

И вот как получилось: люди на собрании со мной спорили, а покупке потом были рады больше меня. И тес, и доски, и брусья — что угодно пилили. Лес у нас, слава богу, под носом. И село мы электрифицировали.

Новым секретарем вместо Чукичева у нас стал Захаров. Он очень интересовался, как у нас в колхозе дела идут, и в первое же лето в сенокос приехал к нам. В правление даже не зашел, сразу на луга велел его вести. Увидал, что по берегу Вычегды еще трава нескошенная стоит, поинтересовался:

— А здесь что такое, почему не косите?

— Решили этот луг на потом оставить. Раньше с него начинали косить, трава не успевала созреть, семян еще не было — вот и испортили луг.

— Ну что ж, вам виднее, как хозяйствовать.

А я подумала: был Чукичев, ничего не понимал в нашем колхозном хозяйстве, и единственно, что мог, так приказывать, а с этим вроде можно работать.

Вечером, когда в село возвращались, нагнали стадо колхозных коров. Одна корова отстала, еле плетется, прихрамывает. На передней ноге у нее копыто лопнуло и висит, ступить мешает. Бедняга измучилась, а пастух не видит, остальных коров погоняет. Догнала я эту корову, остановила. Что же с ней делать? Ни топора у меня нет, ни ножа. Нагнулась и что было силы рванула треснувший кусок копыта. Корова от боли чуть набок не повалилась. Я испугалась — боднет, чего доброго. А корова пошла себе дальше, слава богу.

Захаров все это видел и, когда я подошла, головой покачал:

— Лихо это у вас получилось, Анна Васильевна!

— Да чего ж лихого, когда пастух — дурень слепой. Животное мучается, а ему хоть бы что.

Прошли еще немного, и вдруг Захаров ни с того ни с сего спрашивает:

— Когда в партию заявление думаете подавать?

Я даже на месте остановилась от неожиданности.

— В партию? А что я такого особенного сделала? Степан ведь колхоз организовал, а я…

— А вы заменили его в самое трудное время и сейчас, вижу, на своем месте. Я же видел, как вы с людьми разговариваете! Слушают, уважают вас люди, и дело вы знаете. Ну, когда заявление будете писать? А я рекомендацию дам.

После этого разговора я действительно заявление в партию подала. Жалела, что Степан не дожил до этого дня: так и отпечаталась я в его памяти растрепанной молодухой.