Страница 46 из 49
Но таково уж наше советское юношество: ему всегда мало достигнутого, оно все время стремится вперед, к новым, более трудным делам. Сейчас, когда Евгений был признан на руднике одним из лучших экскаваторщиков, девять классов средней школы, оконченные им до войны, показались ему совсем недостаточным образованием. Он решил продолжить учебу и, посоветовавшись со своим учителем, сменщиком и другом Бояринцевым, отослал документы в Ленинградский горный техникум. Летом 1949 года товарищи по бригаде и Оля провожали его. Они желали ему успехов, просили писать из Ленинграда.
Но писем от него долго не было. Экскаваторщик Симак, гордость рудника Хром-Тау, на некоторое время исчез, и даже Оля Бояринцева не знала, где он. Уже осенью пришло на рудник письмо — но не из Ленинграда, а с Дона, из малоизвестной еще тогда станицы Цимлянской. Евгений писал, что жизнь его «неожиданно перешла на другие рельсы», что он не учится, работает на таком же «Уральце», как дома, работает в таких местах, названий которых, кроме местных людей, пока еще никто, пожалуй, и не знает, но некоторые скоро будут известны всему миру.
Между хутором Ново-Соленовским и рудником Хром-Тау завязалась оживленная переписка. Вскоре товарищи из бригады Симака узнали, почему он оказался так далеко от Ленинграда. А дело было так. Прибыв в Москву и направившись на Ленинградский вокзал за билетом, Евгений встретил знакомого с «Уралмаша». Этот человек когда-то на руднике монтировал экскаватор «Уралец». Он сказал, что едет на Дон и вслед за ним большой скоростью идут туда же части «двухсотки» — экскаватора «Уралец» № 200, который ему и предстоит там монтировать. Он рассказал, что среди донских плавней и прибрежных озер, в зарослях вербы и тала, тысячи строителей уже приступили к созданию Цимлянского гидроузла, который будет одним из крупнейших в мире. Свердловский монтажник так ярко описал перспективы стройки, величие и большевистскую смелость идей строительства канала и всей оросительной системы, что Евгений, человек думающий и тоже увлекающийся, был пленен его рассказом. И поехал Симак из Москвы уже не в Ленинград, не в техникум, а на Дон.
Евгений Симак прибыл на строительство раньше, чем здесь появились части «двухсотки», следовавшие товарным составом. Он помогал такелажнику сгружать детали с платформы, вместе с монтажником собирал машину и 26 октября (он точно запомнил этот день) самоходом привел ее на просторный пустырь, которому суждено было стать основным котлованом.
В день 32-й годовщины Великого Октября, 7 ноября 1949 года, экскаватор «Уралец», на котором работал Евгений Симак, выбрал со дна будущего котлована первый ковш грунта.
Возвращаясь вечером домой по улицам строящегося поселка, над которым степной студенческий ветер трепал красные полотнища флагов, Евгений Симак дал себе слово заставить вверенный ему стальной гигант раскрыть все свои возможности и отдать стройке всю свою мощь.
В тот же день он написал первое письмо Оле и сообщил о своем решении остаться на строительстве. И еще написал он, что когда-нибудь, когда строители обживут эти суровые края, переедут из палаток и бараков в квартиры нового поселка, который уже строится, он надеется увидеть ее здесь женой, другом, товарищем по работе, хозяйкой своего дома. Там, на руднике Хром-Тау, возвращаясь, бывало, вечером из клуба, они подолгу ходили взад и вперед по улицам, говорили, молчали, опять говорили, но ни разу Евгений не решался сказать девушке то, о чем написал в своем первом письме из неизвестного хутора Ново-Соленовского.
В следующих письмах Евгений сообщал друзьям, что из таких же как и он, приехавших сюда из разных концов страны людей сколотилась отличная бригада. Он писал, как придумал и ввел в дело своеобразный погрузочный конвейер из мощных самосвалов, о том, как втянул в соревнование десятки шоферов, обслуживающих его экскаватор, сделал их своими помощниками и товарищами. Он держал друзей в курсе всех своих нововведений.
А с рудника на новостройку тоже шли письма. Друзья писали, что далекое строительство становится им близким, что они гордятся им, читают его письма вслух в обеденный перерыв, стараются применить на руднике его опыт, добытый на великой стройке.
Однажды Евгений написал друзьям, что ему удалось довести выработку на своем экскаваторе до 3300 кубометров грунта в смену. Этот рекорд привел всех в восторг на руднике Хром-Тау. Бояринцев в ответном письме сообщил, что он такой выработки на своем «Уральце» еще не достигал. Оля приписала к письму отца, что вся поселковая молодежь мечтает о том, как бы поехать к нему, и что лично ее, Олю, не пугают ни морозы, ни неудобства бивачного жилья, о которых он сообщает. Это письмо многое решило.
Ольга приехала на хутор Ново-Соленовский, который к тому времени уже стал известен не менее любого города. Все экскаваторщики, свободные от работы, отметили это событие. Воскресенье, когда Евгений Симак, как тут говорят, «играл свадьбу», было самым шумным и веселым в молодом поселке строителей.
Время шло, связь строительства с далеким рудником усиливалась. В Хром-Тау — правда, с двухнедельным опозданием, но во всех подробностях — узнавали обо всем, что происходит в Ново-Соленовском. Рудничные экскаваторщики, да и сам Андрей Петрович Бояринцев, читали письма Симака, как страницы учебника. Когда Евгений вынул миллионный кубометр земли и земляки его узнали об этом из центральных газет, на стройку пришла телеграмма:
«Весь рудник поздравляет дорогого строителя коммунизма. Гордимся, радуемся, желаем успеха. Пью твое здоровье. На отпуск выезжаю смотреть твои дела. Бояринцев».
…И вот они ходят по стройке, эти два человека, влюбленные в свою профессию, молодой и старый, высокие мастера своего дела.
Знакомые и незнакомые Евгению люди здороваются с ними. Старик доволен славой ученика. Оглядываясь кругом, шепчет:
— Экие махины, экий размах!.. Только при советской власти такое возможно…
Они смотрят в степь, где, поднимая пыль, работают стальные гиганты, и сквозь зыбкое марево, колеблющееся над разогретой землей, как рачительные хозяева, обозревают плоды трудов своих. Старик почему-то щупает орден Трудового Красного Знамени, висящий на лацкане пиджака, запорошенного бетонной пылью, и тихо говорит:
— А ведь, пожалуй, я и в коммунизме поживу. Как ты, Евгений, полагаешь, а?
1950
Анатолий Мошковский
СЕМКА — МАТРОС НА ДРАГЕ
Валяясь в постели, Семка еще не знал, чем займется сегодня. Но только вскочил он с койки, зашнуровал ботинки, как все стало ясно: конечно же, он побывает на драге! Надоело собирать в дальних падях голубику и клюкву, искать съедобную черемшу и дикий лук на склонах сопок. И даже к геологам в экспедиции бегать за десять километров и то наскучило.
Драга работала километрах в пяти от поселка. Круглые сутки грохотала она, подрывая скалистый байкальский берег и вымывая из раздробленной породы крупинки золота, или, как говорят старатели, металл. Почти все жители этого маленького поселка работали на драгах, и слово «золото» было для них таким же обыденным, как и «камень», «хлеб», «тайга». Посторонних на драгу не пускали. Однажды какой-то турист в пенсне захотел побывать на этой диковинной для горожан машине, но старший по смене, драгер, не пустил его. Турист обиделся и пожаловался на прииске, да только драгера — это был Семкин отец — и не пожурили: лишь по специальной записке начальника прииска могут пустить на драгу. Количество добытого металла тоже держится в секрете, и даже Семкина мама не знает, какова добыча, и только после получки можно догадаться: больше металла намоют — больше денег приносит отец, меньше металла — и денег меньше. Да, постороннему попасть на драгу трудно, но ведь Семка не посторонний, всех из трех смен знает он на драге, да и дражники знают, что никакой другой мальчишка в поселке не наловил столько бревен в Байкале, что Семка без промаха бьет из ружья.