Страница 9 из 14
Главную роль исполняет Сэм. Он мой любимчик! Самый талантливый юноша из всех мною виденных. Он монументально талантлив, трудолюбив и драматичен. У него главная партия, и его голос до сих пор звучит у меня в ушах – фанатею, пищу от радости, хлопаю, выражаю неприличный, по мнению моей дочери, восторг.
Уже поздно вечером, с размазанным по лицу макияжем, Лора выходит ко мне.
– Лориэль, красота моя! Ты была царицей на сцене. Выглядишь чертовски соблазнительно. Я даже волнуюсь. Что мальчики на этот счет?
– Мальчики?! – Лора оскорбленно фыркает. – Мама, твое мнение предвзятое. Все девочки так выглядят. Ты мне льстишь.
Она считает, что моя любовь делает ее в моих глазах всех прекрасней и милее. В этом, конечно, есть доля истины.
– Лорочка, Сэм был великолепен! Такой глубокий и бархатный голос, мастерство, артистизм! Я его слышала в деском спектакле пару лет назад, и он так вырос вокально! Я хлопала дольше других и пищала от восторга!
– Сэм, Сэм, при чем здесь Сэм? Ты его слишком любишь. У тебя что, дочери нет?
И вот так всегда – из одной крайности в другую.
– Дочь моя, я объехала полмира, чтобы полюбоваться тобой. Но уже поздно. Пойдем домой.
– Мама, меня зовут на вечеринку. Я пойду с Бьянкой, и ее мама нас отвезет.
– Ты уверена?
Это у меня уже нет сил, а для Лоры вечеринка – событие редкое и выдающееся.
– Уверена. Рядом с домом, двести метров. Приду, когда устану.
– Хорошо.
Переговорила с Бьянкой и ее мамой, которые играли в оркестре. Они обе вдохновлены ночным весельем, хотя мама их туда только подвезет. Родителям, понятно, туда ходу нет. Хотят взять Лору с собой.
Практически танцуя под засевшие в голове мелодии и не выходя из образа беспечной гламурности, моя прекрасная дочь отчалила на «бал» с верной подругой.
Вернулась в два часа ночи, кстати. Сидела в отдельной комнате, куда заперли щенка, и игралась с ним. С мальчиками пронесло.
Глава 6
На следующий день я общаюсь с новым лечащим врачом мамы в рехабе. На втором рехабе я начинаю понимать, что рехаб – не для восстановления. Некоторые выздоравливают и выходят оттуда, а многим, наоборот, становится хуже от плохой еды, ухода и болезней. Люди превращаются в дряхлых и хронических больных, если не хуже. И второй вариант довольно многочисленный.
Мама говорит, что ей дают какие-то невиданные таблетки, таких раньше не было. После звонка к врачу выясняется, что какой-то мудрец из толпы врачей в больнице выписал ей лекарство от болезни Паркинсона. Болезни нет, а лекарство есть. Вот ее и тошнит от них и еще больше шатает. Для отмены лекарства нужны титанические усилия, которые я и прилагаю, как предписано моей ролью.
Для работы с медицинской системой нужно быть подкованным, дотошным, неутомимым и не обремененным работой цербером. Я не тяну на всё это, но меня тренируют.
Всё время с начала эпопеи с больницами я стараюсь добиться лучшей страховки для мамы, которая покрывает любое лечение. Это реально сделать с помощью маминых финансовых документов, которые в Лондоне. Лондонская банковская система, как Гринготтс, закрыта от любых посягательств. Продолжаю звонить, писать апелляции, электронные письма и подобное. Но пока из всего этого просвета нет. Всем этим в теории может и должна заниматься мама, но болеть и руководить процессом одновременно – это для выдающихся личностей. А пациенты по большей части все обычные люди.
На выходных я опять ныряю в семейные заботы – продумываю летние лагеря и каникулы. Лето – около десяти недель. Я могу взять пару недель отпуска, и к папе детей тоже можно на столько же отправить, но внушительный остаток времени надо спланировать по максимуму. Незанятый Вася – это разрушительная и неконтролируемая сила. Записываю и подаю документы на футбольный и еще в один лагерь, заполняю всяческие анкеты. Лаура выступает на выходные в мюзикле, он дается пять раз. Я сходила еще раз и была снова в восторге. А ее брата туда затащить так и не удалось. У Васика потрясающая способность отпихиваться от всех культурных благостей.
Мама из рехаба прислала мне список, что ей привезти. В нем самым большим первым пунктом – это сало, за которым опять надо ехать в русский магазин. Если бы любовь к салу можно было монетизировать и опции сала продавались на бирже, я бы их скупила и озолотилась, как Уорен Баффет, – такой это для нее наркотик.
На следующую пятницу назначен визит к неврологу, я возлагаю на него большие надежды. Везти маму в больницу к неврологу технически сложно и далеко, и я договариваюсь с рехабом о транспорте. После еще визит к онкологу, который должен прокомментировать сканы, сделанные две недели назад. И как-то надо успеть к Васе на презентацию проекта лего-роботики. Думать о том, как везде поспеть, – тяжело. Как будто я рулю своей семьей из какой-то странной позиции всемогущества. Я не помню, что я человек, и еще больше не помню, что женщина, так как привыкла ставить интересы семьи выше своих.
Встреча с раком в случае моей мамы обращает взор по ту сторону жизни. Я благодарна судьбе за то, что молода и здорова и меня заваливает груз обязанностей, которые все о жизни. Есть столько возможностей почувствовать себя живой, глядя на больных. И от того, что я живая, меня всё так задевает. И хочется от этого плакать…
В воскресенье иду в музей. Очередной подарок от него – представление серпантинного танца. Это шоу было придумано танцовщицей, художником и музой импрессионистов Лоуи Фуллер в конце XIX века. Образ ее, танцующей, даже запечатлен на картине, которая есть на текущей выставке в музее.
Раз в месяц музей устраивает такой бесплатный фестиваль искусств, на котором показывают разные диковинки. На сегодня обещано действо Джоди Спеллинг. Эта танцовщица возродила серпантинный танец и даже, возможно, улучшила его, пользуясь преимуществами современности. Танец этот – почти мистификация, он действует на зрителей, как транс танцующих дервишей. Не столько танец, сколько представление, которое вовлекает различные изобразительные средства. Платье танцовщицы – главная часть представления. Оно создается из многих метров струящегося шелка и развевается, и парит при движениях женщины. В руках у нее палочки, которые удлиняют руки и помогают манипулировать летящей материей. В дело идут также освещение и музыка. А в нашем музее исключительный зрительный зал с удобными креслами, прекрасной акустикой и освещением. На сцене происходит волшебство, даже сложно найти описание этому акту. Танцовщица представляется мне то бабочкой, то птицей, то летящим фонариком. А вот ощущение физического человеческого тела отсутствует полностью.
Я умудряюсь затащить своих детей на двадцать минут в музей, чтобы увидеть первый танец. Надеюсь, что когда-нибудь в сознательном состоянии, лет через двадцать, они это оценят.
Джоди превратилась назад в женщину после выступления. Я даже вздрогнула, когда она заговорила. Рассказывала о своем платье из двухсот метров белого натурального шелка. О том, как нашла средства его заказать и сделать. Оно переливается любыми цветами при подсветке, такой двухсотметровый бриллиант! Она ездит по миру с ним и выступает в зонах войн и конфликтов. Зло не может устоять перед искусством. Как мудро было замечено, красота спасет мир. Джоди со своим актом превозмогает барьеры и языковые, и социальные, и культурные, и временные.
У меня в душе разгорается неугасимый огонь. Бренность существования больше не тяготит меня. Но жизнь и смерть все еще борются у меня в сознании.
Я юридически ответственна за свою маму и должна подписывать медицинские бумаги, которые, кроме всего прочего, регламентируют то, что с ней делать, если она попадает в критическое медицинское состояние. Она не хочет, чтобы ее оживляли, и я подписываю везде отказ от медицинского оживления. Во мне этот повторяющийся отказ вызывает душевную тревогу и ведет к размышлениям. Я всё время в диалоге со своей совестью и, когда делаю что-либо, прикидываю, загрызет она меня ночью или нет.