Хаос

Трап опущен. Я беру на себя инициативу, ступая во владения Энака.

Амали колеблется.

— Не следует ли нам крикнуть приветствие?

— Нет смысла. Он уже знает, что мы здесь.

Мы поднимаемся по трапу на палубу.

Я наклоняю голову под низким дверным проемом, и мы входим в темную каюту в задней части лодки. Здесь пахнет старым деревом, горящими специями и ароматным дымом. Длинные столы тянутся вдоль обеих сторон зала. Они украшены тщательно расставленными флаконами, высушенными растениями и образцами в бутылках, плавающими в жидких суспензиях, окрашенных в различные оттенки синего. Аккуратно выколотый глаз смотрит на меня в ответ, и даже мне удается почувствовать укол отвращения.

Ища защиты, Амали придвигается ближе, ее пальцы касаются моих.

Окна по левому борту распахнуты, открывая вид на мангровые болота за ними и звездное ночное небо. Резкий ветерок проносится по каюте, когда звук шагов достигает моих ушей.

И приносит запах дождя.

— Вот это неожиданно, — спокойно говорит Энак, выходя из-за прозрачной занавески, его голос звучит глубоким рокотом. — И все же это ты, так что я совсем не удивлен. Я надеюсь, что ты не убил слишком многих на своем пути, Кайм. Мне нужно, чтобы они были ранены, а не мертвы. Смерть вредна для бизнеса. Хотя это хорошо для бальзамировщика. — Он издает глубокий смешок, складывает толстые руки на груди, обнажая ужасные старые шрамы, которые проходят по всей длине его предплечий. На фоне его смуглой кожи они кажутся поразительно белыми.

В тесноте корабельной каюты Энак являет собой поразительную фигуру. На нем свободные, ниспадающие брюки моряка и простой белый жилет без рукавов, который не скрывает его массивную грудь и руки.

Через каждую скулу проходят три вертикальные полосы темно-красного пигмента. Они выглядят как боевая раскраска, но на самом деле это наследственные знаки Иншади.

В конце концов, Энак наполовину Иншади; единственный представитель его вида, которого я когда-либо знал. Ходят слухи, что он когда-то сражался на жестоких гладиаторских аренах королевства Иншад, но я не буду спрашивать его об этом, потому что это не мое гребаное дело.

Между нами существует негласное правило.

Он оказывает мне такую же любезность. И ни разу не спросил о моем прошлом и не прокомментировал мою странную внешность, хотя уверен, что он знает обо мне больше, чем говорит.

Амали смотрит на него, как на мифического зверя. Ее лицо такое открытое, такое честное, каким мое никогда не могло бы быть.

Во многих отношениях она полная противоположность мне, и мне это в ней нравится.

Энак вежливо кивает Амали.

— Ах. Ты привел гостью. Я поражен. — Энак делает шаг вперед и отвешивает ей элегантный поклон. Я никогда раньше не видел, чтобы он кому-то кланялся. — Ты единственный человек, кто может мириться с ним — и кому он позволяет мириться с собой. — Он протягивает руку в знак приветствия. — Я Энак Моктаул, местный целитель этого города.

Когда Амали просовывает свои пальцы в его ладонь, меня пронзает иррациональная вспышка раскаленной добела ревности. Как ты смеешь прикасаться к ней, ублюдок? Но она только на мгновение хватает его за руку, изящно убирая пальцы, прежде чем он успевает сомкнуть свою ладонь вокруг ее. Она отвечает на поклон Энака.

— Напротив, это Кайм терпит меня. — Она делает шаг назад, пока слегка не прижимается ко мне — четкое заявление о том, в чем заключается ее преданность. Она переходит на официальный стиль мидрийской речи, которому научилась во дворце. — Мне любопытно, почему ты думаешь иначе, целитель. — Лукавая полуулыбка изгибает ее губы, напоминая мне о шипе розы. — Или ты говоришь это просто потому, что получаешь удовольствие от тонких намеков на опасных мужчин?

Энак отвечает ей улыбкой, но она не достигает его золотистых глаз.

— Повязка на его ране пахнет красной бримсоновой травой, и это то, что умеют использовать только Тигландеры. Он бы не счел необходимым обращаться за лечением такой маленькой царапины, потому что обычно на нем все заживает, как на собаке, поэтому предполагаю, что вы убедили его сделать это. — Здоровяк фыркает. — Обычно он появляется здесь только тогда, когда близок к смерти. Я впечатлен. Думал, что никто не сможет убедить Змея, Который Ходит Между Мирами, что-нибудь сделать.

— Почти уверена, что Кайм не делает ничего такого, чего бы ни хотел, независимо от того, участвую я в этом или нет, — огрызается Амали в ответ. Она не боится Энака Моктаула, целителя-полуиншади, который вселяет страх даже в самых жестоких норхадианских пиратов.

Особенно там, где замешана ты, любовь моя.

— Продолжай, целитель, — рычу я, вставая между Амали и полукровкой. Мне не нравится, как он смотрит на нее — восхищенно. Я только что убил человека за меньшее. — Я плачу тебе не за то, чтобы ты анализировал привычки гостей. — Моя левая рука опускается на рукоять одного из моих кинжалов. Я одариваю его невеселой улыбкой. — Если повезет, тебе не придется долго терпеть меня.

Улыбка Энака исчезает.

— Очень хорошо. На самом деле, вы выбрали подходящее время, потому что ты очень болен, хотя такие как ты никогда бы в этом не признались. Эта рана на твоем лице пахнет магией. Ты убил колдуна, ассасин?

— Нет. Это был дракон, и, к сожалению, я его не убил.

Губы Энака недоверчиво кривятся.

— Дракон? Это не похоже на тебя — пытаться шутить.

— Что заставляет тебя думать, что я шучу?

Он пристально смотрит на меня мгновение, затем качает головой.

— Черт. Тебе лучше присесть, чтобы я мог хорошенько рассмотреть эту штуку. И ты тоже, Тигландер. — Он ведет нас к деревянной скамье, привинченной к стене.

Амали бросает на меня понимающий взгляд, когда мы садимся.

Я бросаю свою сумку и оружие, держа мечи в пределах досягаемости.

Я никому в Голкаре не доверяю, даже Энаку.

Целитель достает маленькую баночку и пару щипцов со своего рабочего стола с тщательно расставленными инструментами. Я напрягаюсь, когда он приближается ко мне.

— Не отрубай мне голову, ассасин, я просто беру образец. Одним быстрым, точным движением он вырывает крошечный кусок плоти из моей раны и кладет его в банку, наполненную темно-зеленой жидкостью. Когда образец попадает в жидкость, то светится раскаленным добела белым, прежде чем вернуться к своему первоначальному темно-зеленому цвету.

Энак издает тихий свист.

— Это то, что ты называешь сильной гребаной магией. — Он изучает меня с большой интенсивностью, его темные брови сошлись вместе. Это первый раз, когда вижу Энака в растерянности. Пигментированные полосы на его лице превращаются из темно-красных в фиолетовые.

Я тоже никогда раньше не видел, чтобы такое случалось.

— Обычно я знаю, что лучше не спрашивать тебя о некоторых вещах, ассасин, но мне нужно знать одну вещь.

— Да?

Отметины на лице Энака становятся темно-синими. Являются ли они отражением его эмоций? Возможно, именно поэтому некоторые Иншади никогда не показывают свои лица внешнему миру.

Он смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Ты когда-нибудь получал кровь от темного бога?

От темного бога? Я прокручиваю эту фразу в уме, роясь в своих воспоминаниях, чтобы попытаться найти хоть какой-то намек на то, что она может означать.

Это ощущается пугающе близко к чему-то личному, но это не… правильно.

И так трудно сосредоточиться, когда эта гребаная рана чистой агонии обжигает мне щеку.

— Я не понимаю, о чем ты, — говорю наконец, и, несмотря на ужасную боль, мой голос ничего не выдает. — Уточни, целитель.

Рядом со мной Амали неловко ерзает. Она не может скрыть своего беспокойства. Это написано на ее лице. Моя драгоценная. Она слишком хорошо меня знает.