Хаос

Рано или поздно в Срединный Разлом начнется вторжение.

И вот мы здесь, идем сквозь густой кустарник по усыпанной гравием тропинке, ведущей к Голкару, поселению, которое можно было бы точно описать как гребаную подмышку континента Разлома.

Я хорошо знаю Голкар. Здесь нет ничего хорошего.

В силу моей подготовки в Ордене у меня не должно быть привязанностей к этому месту, но смесь отвращения и ностальгии вспыхивает в моей груди, когда мы приближаемся.

Я провел там много времени. Именно тут были подписаны контракты на мои первые заказные убийства. Это место, куда я сбежал, когда мне было шестнадцать зим, не имея ничего, кроме одежды на себе, и вся Черная Гора жаждала моей крови.

Когда мы поворачиваем за поворот, до моих ушей доносится отдаленный гул.

Я знаю этот звук. Это мухи. Их были сотни.

Мгновение спустя до меня доносится вонь.

Амали замедляет шаг, но уже слишком поздно. Она делает несколько шагов вперед, а затем останавливается как вкопанная.

Тело свисает с голого дерева, руки и ноги устрашающе неподвижны, пока болтаются на влажном воздухе. На шее петля. Голова мертвеца склонена набок. Глаза закатаны, а кожа стала пятнисто-серой.

Началось гниение трупа. Шум мух и вонь просто невыносимы.

Я изучаю беднягу. У него характерные каштаново-коричневые волосы и резкие черты лица народа энкени из низин. Его простая одежда изодрана в клочья, а ноги босые.

Может быть, нищий или простой уличный вор?

Что он сделал, чтобы заслужить такую казнь? Я не помню, чтобы повешение так часто использовалось пиратскими бандами, которые контролируют поселение.

Обычно они просто закалывают людей или обезглавливают их.

Повешение — это мидрийский способ вынесения приговора.

Когда мертвец смотрит на меня пустыми белками глаз, я почти чувствую, что он пытается мне что-то сказать. Холодная рябь пробегает по мне. Внезапно я чувствую, что могу протянуть руку и поговорить с ним в загробной жизни.

Амали застыла.

Я кладу руку ей на плечо, находя в себе нежность, даже если это противно моей натуре.

Для нее, однако, я всегда ее найду.

Она слегка дрожит. Амали не привыкла быть в окружении смерти. И ей не надо привыкать к этому.

— Пойдем, — тихо говорю я, беря ее за руку.

Больше мне нечего сказать.

Она смотрит на меня широко раскрытыми и доверчивыми глазами.

— Защити меня, Кайм.

— Всегда. — Я сжимаю ее руку.

Теперь все по-другому.

Наконец-то, мне есть кого защищать, и впервые в жизни я познал истинное значение страха, потому что мысль о том, чтобы потерять ее, открыла темную рану в моем сердце.

Я не благородный человек, не великодушный и даже не добрый. Я ничем не отличаюсь от властолюбивых мидрианцев в столице. Мои методы могут отличаться, но все, что я знаю, — это как взять то, что хочу.

И чего я хочу, так это ее.

Если кто-нибудь причинит ей вред или будет угрожать, я вырву их гребаные сердца.

Я никогда раньше не понимал тех, кто убивал в гневе, кто отказался от холодной логики и поддался своим эмоциям.

Раньше думал, что они слабые.

Думал, что они дураки.

Как же я ошибался.

Теперь я все прекрасно понимаю. Даже когда магия пожирает мое неестественное тело изнутри, мне приходит в голову, что я такой же человек, как и все остальные.

Эгоистичный мужчина.

Который любит храбрую женщину.

И я сделаю для нее все, что угодно.

Абсолютно все.

Даже продам свою душу темному ублюдку, который преследует меня во снах.

Глава 11

Амали

К тому времени, как мы достигаем Голкара, небо уже в огне.

Солнце клонится к горизонту, и оно, должно быть, в ярости, потому что окрасило небо в кроваво-красный цвет.

Мы проходим через деревянные ворота, сделанные из колон шириной со стволы деревьев. На фоне пылающего неба селение выглядит суровым и зловещим.

Голкар — это не что иное, как скопление грубо сколоченных деревянных зданий, сгрудившихся вдоль илистого берега реки. Странные плавучие дома привязаны к длинной деревянной дорожке на сваях, которая выходит в реку. В центре домов стоят длинные столбы, несущие большие поперечные балки. К балкам прикреплены массивные стопки свернутой ткани, и я предполагаю, что они предназначены для разворачивания — возможно, чтобы обеспечить тень от жаркого солнца.

— Я никогда раньше не видела плавучий дом, — шепчу, когда Кайм ведет меня мимо входа в небольшую пивную. Не в силах сдержаться, украдкой заглядываю внутрь.

Теплое сияние разливается по грунтовой дороге. Запах алкоголя ударяет мне в лицо.

Несколько жестких, подозрительных взглядов устремляются на нас сквозь тонкую завесь дыма.

Кайм полностью игнорирует их, ускорив шаг. Я спешу, чтобы не отстать от него, и внезапно пивная и ее грозно выглядящие обитатели забываются.

— Это называется корабли, — тихо говорит он. — Плавучий дом — удачная аналогия, потому что в нем одновременно могут разместиться десятки людей, но в отличие от домов, эти корабли предназначены для путешествий по обширным просторам океана.

Удивительно. Очарованная, я украдкой бросаю еще один взгляд на высокие деревянные столбы, когда мы переходим улицу и ныряем в темный переулок, который проходит между двумя полуразрушенными зданиями.

В мире так много такого, о чем я до сих пор не знаю.

Попрошайка сидит, прислонившись к одной из стен и вытянув ноги перед собой. Я с мрачностью осознаю, что у него отсутствует одна нога, замененная крепким деревянным колышком.

Нищий бросает взгляд на устрашающую фигуру Кайма и пытается убраться с дороги.

Кайм игнорирует его.

Мы доходим до конца переулка и оказываемся на небольшой площади, вымощенной неровными плитами. Она окружена обветшалыми двух— и трехэтажными зданиями, которые выглядят как жилые помещения.

Признаки жизни повсюду: одежда, сохнущая на веревках, натянутых от одного окна к другому, гниющие объедки фруктов и овощей, валяющиеся в канаве, свет свечей, мерцающий в открытых окнах.

Но в них не видно ни единой живой души.

Почему все кажется таким зловещим?

Кайм держится в тени, двигаясь, как зыбучий песок. Я не знаю, как он двигается так тихо. И, наверное, никогда этого не пойму. По сравнению с ним я громкая и неуклюжая.

Внезапно Кайм останавливается и вглядывается в темноту. Он делает мне знак рукой. Жди.

Сердце бешено колотится, я замираю.

Три неуклюжие фигуры материализуются из тени, угрожающе подняв мечи.

Они не похожи ни на одного мидрианца. Их кожа загорелая, как у меня, а волосы цвета грязного снега — чисто белые с проседью — но они не старики. Их глаза поразительно голубые, как далекий океан.

Кто эти люди?

Они массивные и высокие, по меньшей мере на голову выше Кайма и почти вдвое шире. В холодных сумерках на них нет ничего, кроме грубых жилетов из мешковины, обнажающих мускулистые руки, покрытые кружащимися синими чернилами. Грубое оружие свисает с их широких кожаных поясов — ужасные лезвия в форме полумесяца, которые напоминают мне серп для сбора урожая.

Тот, что в центре, похоже, их лидер. В отличие от двух других, он носит хорошие ботинки и кожаную куртку. На шее у него висит золотой медальон. Я прищуриваюсь, чтобы разглядеть детали. На нем изображена женщина.

Я отстраняюсь, когда Кайм делает шаг вперед. Он смотрит прямо сквозь нападавших, не проявляя ни малейшего беспокойства.

Он даже не вытащил свое оружие. Как будто уже тысячу раз имел дело с такими как они.

— Ты должен либо обладать интеллектом болотной пиявки, либо иметь чертовы железные шары, либо и то, и другое, — рычит седовласый мужчина, говоря на каком-то странном мидрианском диалекте, который я изо всех сил пытаюсь понять. — Пришел сюда, не спросив разрешения привратника, и притащил с собой женщину? — Он окидывает меня взглядом, и хотя моя громоздкая одежда и сумка скрывают фигуру, в его взгляде есть что-то явно развратное. — В Голкаре нет женщин, кроме шлюх. Вот что я тебе скажу, незнакомец. Отдай ее нам, и я оставлю тебя в живых.