Ложь, которую мы произносим

За несколько следующих недель мы вошли в ритм. Днем я была занята в сарайчике Глэдис, а Джаспер спал рядом. Ко мне вернулись прежние навыки из школы искусств. Я собиралась изготовить глиняный горшок! Раньше мы делали их вручную, без гончарного круга – раскатывали плоский блинчик, а затем выкладывали на него кольцами глиняные колбаски. Одну на другую.

И сейчас я именно это делала. А по ходу мне пришло в голову, что сама жизнь похожа на такой горшок. Кольца символизируют разные этапы нашей жизни. И складываясь, создают единое целое. Если только не решишь все уничтожить. Как я.

Затем с помощью круга Глэдис я начала работать другим способом – клала шарик глины в середину и, вращая колесо, осторожно вытягивала стенки горшка. Но каждый раз, когда форма приближалась к чему-то приличному на вид, я слишком сильно сжимала глину между ладоней, и все сминалось. Приходилось начинать сначала, сожалея, что со своей жизнью нельзя поступить так же.

В другой жизни это был бы рай. Жить рядом с морем. Только втроем – Фредди, я и Джаспер. Без Тома, без его нотаций. Но реальность была иной. Не выдумка и не дурной сон. Измученная постоянным страхом, я не могла ни на чем сосредоточиться. В любую секунду ждала стука в дверь, за которой стоял бы полицейский. Каждую минуту ждала телефонного звонка от моего друга-фермера о том, что Фредди арестовали на работе. Каждый день покупала в лавке национальную газету и просматривала ее с пересохшим ртом, отыскивая статью о подозреваемом в убийстве пятнадцатилетнем подростке и его матери, подавшейся в бега вместе с сыном.

Но в газетах ничего не было. Возможно, наша история утихла. Возможно, была не настолько значительна в масштабах столицы, чтобы ее освещала пресса. Мне это казалось трагичным, но эгоистка внутри меня в то же время ощущала огромное облегчение.

Фредди каждый вечер около пяти возвращался с работы на ферме, а его уже ждал горячий ужин. Сначала я готовила курицу или отбивные, которые он всегда любил. Пламя в плите горело уже несколько дней. Оно не только согревало коттедж, но и придавало еде совершенно другой вкус.

– Прости, мам, – сказал сын, отодвигая тарелку. – Не думаю, что смогу смотреть на мясо. Не после того, как…

– Не после чего? – быстро спросила я и заметила, что в его глазах блеснули слезы.

– Неважно.

После этого я готовила макароны с сыром, печеный картофель или овощные запеканки.

– Ты должен поесть, – повторяла я, но ни у одного из нас не было особого аппетита. Да и откуда?

Лишь Джаспер, казалось, обжился в собачьей корзинке рядом с теплой плитой.

– Почему бы тебе не порисовать в своей комнате? – предложила я.

Фредди покачал головой.

– Я больше не могу.

– И я тоже, – тихо произнесла я. – Но почему-то гончарное дело совсем иначе ощущается. Может, и тебе найти какое-нибудь другое занятие.

– Потому мне и нравится работать на ферме. Нет времени на лишние мысли, ведь эта работа совсем не похожа на то, что я делал раньше. Можно притвориться кем-то другим. А рутина выбивает лишнее из головы.

Я его понимала.

Почти за одну ночь Фредди превратился из трудного подростка в молодого человека с изможденным лицом и мозолями на руках от тяжелой работы. Он стал вежливым. И каждый вечер предлагал помыть посуду.

– Парень у вас – работяга, – сказал фермер, когда однажды пришел с несколькими большими коричневыми свежими яйцами. – Прирожденный земледелец.

Мне почти захотелось позвонить Тому и рассказать об этом.

«Видишь, – сказала бы я. – Все, что ему было нужно, – найти занятие по вкусу».

А все, что было нужно мне, – сбежать от давящей атмосферы. Тут не было ничьей вины. Правда заключалась в том, что мы с Томом никогда не подходили друг другу. А даже если бы подходили, наш брак не смог бы выжить после того, как он узнал о моем поступке. Не уверена, что сама сумела бы пережить его неверность.

Следующей ночью я не могла заснуть и спустилась вниз, чтобы приготовить молочный коктейль. Фредди сидел рядом с плитой и разговаривал с Джаспером.

– Я не хотел, – говорил он. – Правда, не хотел.

Затем они оба посмотрели на меня.

– Чего не хотел? – спросила я.

– Это неважно.

Фредди снова замкнулся в себе. Я должна была подтолкнуть его. И понимала это. Но боялась, что он может уйти. И да, знаю, что это звучит жалко.

– Тебе тоже не спалось?

– Да. Но сейчас мы возвращаемся в постель.

Фредди погладил меня по щеке. В его лице смешались мягкость и твердость. Мальчик-мужчина. Слишком молодой, чтобы быть полностью самодостаточным. Слишком взрослый, чтобы не понимать, что поступил неправильно.

Потом я кое-что заметила.

– Думала, надпись «Зигги» уже стерлась.

– Нет.

– Почему?

– Потому что она не стирается.

– Но ты говорил, что сделал ее фломастером, как и ту, другую.

– Я так сказал, чтобы ты от меня отстала. Прости.

Затем они с Джаспером поднялись наверх. Если мой сын солгал об этом, то о чем еще он солгал?

Две недели спустя наши сто фунтов почти иссякли. Пришлось заплатить Глэдис за аренду. И я не хотела пользоваться кредиткой, покупая продукты в лавке. Это оставило бы больше следов. Мне бы снять еще одну крупную сумму, а потом попытаться заработать.

С колотящимся в горле сердцем я отправилась в ближайший город, где было общество взаимного кредита. Банкомат не мог выдать мне достаточную сумму, поэтому пришлось войти и приблизиться к стойке. Дрожащими пальцами я ввела пин-код. Молодая сотрудница внимательно посмотрела в свой аппарат.

– Мне нужно кое-что уточнить у менеджера, – сказала она.

Вот оно. Вероятно, моя карта была из тех, на которые велено было обратить внимание. Что делать? Бежать? Но это только убедит всех в моей виновности. Ногти впились в ладони от напряжения, пока я ждала возвращения девушки.

– Прошу прощения, – произнесла она. – Мне нужно было кое-что проверить для другого клиента. Вы можете расписаться здесь, на экране?

Мои руки вспотели от облегчения и едва могли держать ручку. Я забрала значительную сумму, которой, как надеялась, хватило бы на несколько месяцев. Но кого я обманывала? «Единственное, что мне удалось, – сказала я себе, возвращаясь на автобусе в коттедж Глэдис, – это выиграть время». Муж назовет полицейским мою девичью фамилию. Они попросят об этом, догадавшись, что я могу ею воспользоваться. И тогда нас найдут. Наш побег только увеличит срок, который дадут Фредди, и меня тоже отправят в тюрьму. Ноги начали дрожать, и я едва смогла подняться, когда автобус остановился. Пришлось прислониться к каменной стене, чтобы не упасть.

– Вы в порядке, милая? – спросил пожилой мужчина, который сошел одновременно со мной.

Я кивнула:

– Спасибо, со мной все в порядке.

Но внутри у меня не было никакого порядка. Ни малейшего. Я слышала лишь хлопанье дверей камер и крики женщин. Ощущала страх перед сокамерником, который может сделать что угодно, и ужасное чувство, что негде спрятаться. Никакого свежего воздуха. Никакого сострадания. Никакого спасения.

– Давай возьмем Джаспера на прогулку, – предложила я в следующие выходные, когда Фредди отпустили с фермы. – Мы могли бы поискать тот пляж, о котором говорил Блокки. Как он называется? Ах да, Шелл-Коув.

– Ладно.

В его голосе звучало то самое «мне все равно», которое я слишком хорошо знала по его подростковому периоду нашей прежней жизни. Но на этот раз я понимала, что это не из-за меня. Это из-за того, что он сделал. Или сказал, что сделал.

Я думала, что для апреля солнце необычайно теплое, пока мы пробирались через найденную мною рощу. Там была проторенная тропинка и объявление «Посторонним вход воспрещен», так что приходилось надеяться, что мы не нарушаем никаких законов. Оба уже натворили достаточно. Временами тропинка поднималась на крутые склоны, а затем снова спускалась. Казалось, море гораздо дальше, чем представлялось на первый взгляд, но потом мы наконец добрались до него.