Страница 3 из 83
– Даже собственному сыну? – спрашивает Фредди.
Я смотрю на двух главных мужчин своей жизни, переводя взгляд с одного на другого. Все это кажется нереальным. Словно кино.
– Даже собственному сыну, – повторяет мой муж. – Если не скажешь, что именно ты сделал, я тебя сдам.
Том направляется к двери.
– Ты куда? – спрашиваю я, заранее зная ответ.
– А ты как думаешь? Звонить в полицию.
Фредди начинает выть, точно зверь. Внизу сочувственно откликается Джаспер.
В полицию? Мое сердце бьется о грудину, удары становятся громче и сильнее, будто внутри меня целая клетка бабочек с железными крыльями, и они рвутся на волю.
«Помогите!»
– Нет, – кричу я, хватая Тома за рукав пижамы. – Не сейчас.
Муж пристально смотрит на меня. Словно тоже гадает, кто перед ним, как недавно думала о нем я.
– Сара, – медленно произносит он, обращаясь ко мне, точно к ребенку, которому нужно разъяснить нечто элементарное, – разве ты не понимаешь? Только это и нужно сделать.
Но это не так.
Я не допущу.
Это не может повториться снова.
Не с моим мальчиком. Не с моим драгоценным единственным сыном. Я сделаю все для его спасения. Абсолютно все.
Сара
– Всем встать, – произносит секретарь суда.
Мы стоим в нерешительности. Не зная толком, что должно произойти. Благоговея перед этим огромным залом с большими мониторами на стенах, рядами широких, заваленных бумагами столов, мрачными мужчинами и женщинами в париках, присяжными, шушукающимися со смесью неловкости и чувства собственной значимости. Им предстоит решить судьбу не только обвиняемого, но и всех, кто с ним связан.
Например, мою. Матери. Матери, которая любит своего сына. Женщины, лишившейся мужа.
Я не ожидала, что зал суда будет таким. Он слишком современный. Те, что я видела по телевизору, были старыми, обшитыми деревянными панелями, с суровым судьей и испуганным обвиняемым, съежившимся на открытой трибуне.
Но это больше похоже на «умный» конференц-зал. Судья – женщина средних лет. У нее розовая помада и фиолетовое платье с красным поясом, но это мало смягчает строгость ее серебристо-белого парика.
И все же единственный, кто меня интересует, – молодой человек с испуганными глазами, который сидит в застекленной клетке и смотрит по сторонам в полном оцепенении. Моя материнская часть рвется его утешить. Обнять этот слегка помятый пиджак. Сказать, что я ему, конечно, верю. Но другой части меня становится дурно от отвращения.
Когда барристер обвинения в своей вступительной речи принимается излагать суть дела, мои глаза начинают закрываться под тяжестью всего этого. Мысли уносятся в прошлое.
Не к той ночи, когда Фредди очень поздно вернулся домой. Мокрый до нитки. В чужой куртке. Гораздо раньше. К тому дню, когда я познакомилась с его отцом. Когда все началось.
По крайней мере, я так вижу. Том может смотреть на это иначе. И вы тоже.
Часть первая. Том и Сара
Глава 1. Том
Вегетарианское ризотто. Первое блюдо, которое приготовила для меня Сара. Я ненавижу рис со школы – там нас пичкали им практически насильно. Особенно в каникулы, когда я оставался в пансионе, поскольку мой отец был в разъездах. В то время я принимал это без вопросов. То, что он работал за границей, а не все остальное.
– А ты знаешь, что рис является основным продуктом питания более чем для половины населения земного шара? – спросил я у Сары в тот первый вечер. И осознал, что, пока говорил, снял очки, тщательно их протер и снова надел. Я делал так, когда нервничал.
Сара посмотрела на тарелку у себя на коленях, словно я только что раскритиковал ее стряпню. Затем она опять взглянула на меня с почти детским выражением лица, которое заставляло задуматься: сколько же ей лет? Прошлый опыт научил меня тому, что угадать возраст женщины довольно трудно, а неверная цифра может вызвать сильную обиду. Нужно проявлять крайнюю осторожность.
Две необычайно толстые розово-голубые косы и широкая синяя юбка в белый горох представляли любопытное сочетание с парой тяжелых шнурованных ботинок. «Доктор Мартинс», так их, кажется, называли. Хотя в девяностые подобное было в моде. Коричневые ботинки лежали рядом на полу, там, куда она их небрежно бросила.
Единственное, что я мог сделать, – не пытаться поставить их аккуратно.
И вместо этого заставлял себя глотать застывшие комки риса.
– Восхитительно, – ответил я, хотя ненавижу врать. Того, кого в нашей школе ловили на лжи, директор порол прямо на трибуне во время собрания. «Уилкинс! Поднимайся сюда. Немедля». В конце концов, школа была католическая – ложь означала, что ты попадешь в ад.
Или, возможно, мое отвращение к вранью родилось из неуклюжей полуправды отца о том, как долго он встречался с моей будущей мачехой после – или до – смерти моей матери. Мне тогда было восемь.
Мы сидели скрестив ноги друг напротив друга в креслах-мешках у электрического камина в спальне Сары. Я никогда раньше не сталкивался с креслами-мешками, и, честно говоря, мне было трудно сохранять равновесие.
Координация никогда не была моей сильной стороной. А еще спорт, как ясно дал понять вспыльчивый учитель физкультуры. Мой амблиопический левый глаз – большинство людей называют это «ленивым глазом» – мешал четко видеть мяч. Я ненавидел каждую секунду урока физкультуры. По сути, единственное приятное воспоминание о школе – это мой друг Хьюго. Только он меня понимал.
– Откуда ты родом? – спросил я, проглотив еще одну ложку ризотто.
Сара одарила меня еще одной сияющей улыбкой – такой очаровательной, что от нее невозможно было отвести взгляд. Подобные метафоры мне не свойственны, но как еще это назвать, я не знал. Я заметил, что брови у Сары были довольно густыми, на другом лице они могли бы показаться слишком приметными. Но с ее прекрасными карими глазами они составляли единое математическое уравнение.
– Честно говоря, я из довольно обычной семьи, – ответила она, склонив голову набок. Я обратил внимание, что шея у нее очень длинная и тонкая. – Нас было пятеро, – продолжала она. – У меня две сестры и два брата, хотя сейчас мы разбросаны по всему миру. Росли в муниципальном районе в Кенте и ходили в местную школу. Но зато тогда были счастливы и любимы. Это все, что нужно в жизни на самом деле.
Несмотря на муниципальный район и общеобразовательную школу, с которыми сам никогда не сталкивался, я не мог не позавидовать ей. Но все же заметил условное «тогда» рядом с «мы были счастливы и любимы».
Позже, когда я наконец рассказал о том, что происходило в школе, ее это шокировало. «Когда у меня будут дети, – произнесла она, сдвинув свои густые брови, – мне и в голову не придет отослать их прочь. И я убью любого, кто к ним прикоснется».
Глядя на ее стройную фигуру, подумаешь, что Сара и мухи не способна обидеть. Но к тому времени я уже начал подозревать, что внутри нее кроется определенная жесткость. Она отличалась от всех женщин, с которыми я пересекался.
Для начала у нее была маленькая серебряная сережка в правой ноздре. А еще Сара держала столовые приборы между большим и указательным пальцами, а не накрывала нож и вилку сверху, как меня учили. Но эта женщина меня завораживала. Она видела мир совершенно иначе, чем все, кого я знал. Замечала такие вещи, как пение черного дрозда или цвет неба, которое казалось мне серым, но, как она объяснила, было смесью зеленого, лилового и розового. А еще физическая сторона. (Мне почти неловко об этом говорить.) В моем представлении секс, как и деньги, не тема для обсуждений в приличном обществе. Но я не мог оторвать взгляд от этой гладкой, безупречной кожи и удивительных скул, которые так напоминали о моей матери.
До сих пор помню, как я сказал ей: «Твоя кожа похожа на бархат». Часть меня – та, о которой я даже не подозревал, – желала провести пальцем по лицу Сары, чтобы проверить, бархатистая ли она на ощупь.