Что ты сделал

— Ну а после бала?.. Помнишь?

— Конечно.

Он повернулся, подложил под голову локоть и посмотрел мне прямо в глаза. У него была твердая, мускулистая грудь, тогда как Майк уже давно обрюзг. Меня удивляло, как разительно они несхожи. Билл был намного выше, и его ступни свешивались с кровати. Запах тоже отличался. И мои руки лежали по-иному на его плечах, ребрах, бедрах.

Помню, как мы бежали по саду вместе, я — босиком, в развевающемся платье из тафты. Рассветное солнце блестело в наших затуманенных глазах. Мы нигде не могли найти ни Майка, ни Карен.

— Ты хотел, чтобы между нами что-то произошло той ночью?

Он ответил, рисуя пальцем узоры на моем животе:

— Я никогда не верил в то, что это возможно. Ведь ты была с Майком. Но я видел их с Карен на балу…

— Боже, какая же я дура… — Из моей груди вырвался вздох сожаления.

— Нет, ты просто доверяла ему. Мне нужно было тебе рассказать?

— Не знаю. Наверное, я не стала бы слушать.

— Что ты теперь собираешься делать?

Этот вопрос включал в себя очень многое. В окно уже проникал серый свет летнего утра. Я давно не бодрствовала ночь напролет и теперь чувствовала себя уставшей, но вместе с тем молодой и беспечной.

— Понятия не имею. Мне нужно продолжать заботиться о детях.

Он откинулся на спину, а я, положив голову ему на грудь, словно это было многолетней привычкой, слушала стук его сердца.

— Все-таки есть в этом что-то… Правильно расставлять приоритеты, понимать, в чем твой долг… Мне сорок три. Ни жены, ни детей, ни работы…

При слове «жена» мое сердце забилось быстрее. Да, ведь Билл — холостяк. А я? Неужели я тоже теперь свободна? Но думать об этом не было сил.

Глава двадцать третья

— Мне очень жаль.

Сколько раз за последнюю неделю я слышала эту фразу. От полицейских, врачей, юристов… Но это всего лишь профессиональная вежливость. Ведь они постоянно видели, как жизни тех, кто свернул с прямого пути, разбиваются на кусочки о неприступные стены. На самом деле ни для кого не имело значения, очнется Майк или нет, отправится ли он в тюрьму за преступление, которого не совершал, или его оправдают. В любом случае они пойдут домой и лягут спать.

У врача, молодой женщины, говорившей со мной сегодня, были пирсинг в ухе, который Кэсси наверняка бы одобрила, и коротко подстриженные и аккуратно вычищенные ногти — признак практичности. Наблюдая, как она бегает туда-сюда, я испытывала легкую зависть. К этой уверенности в собственных навыках, в том, что можешь кому-то помочь, позволяющей твердой рукой отстранять гораздо более старших коллег, деловито втыкать пациентам трубки и иголки, проверять показатели на приборах и возвращать людям жизнь, делая массаж сердца. Ну почему мы не сориентировали Кэсси в направлении науки?! Отчего я позволила ей лениво ползти, уделяя больше времени макияжу, чем учебе?

— Миссис Моррис, вы слышите?

— Да-да, извините. Что вы сказали?

Совсем не хотелось, чтобы эта девочка плохо обо мне подумала.

— Его печень не восстанавливается. Вы понимаете, что это значит?

Я могла бы возмутиться, дескать я училась в Оксфорде! Однако действительно не понимала, к чему она клонит. Мой мозг отказывался воспринимать очередную негативную информацию.

— Вы имеете в виду, что ему не лучше?

— Лучше, но не настолько, насколько мы надеялись. Печень способна восстанавливаться после травмы, но в его случае поражение слишком обширное. Если улучшение не наступит в следующие несколько дней, мы вынуждены будем поставить его в очередь на трансплантацию.

Другими словами, нужно ждать, пока разрушится еще чья-то жизнь. Я вздрогнула при мысли о пока не произошедших авариях и несчастных случаях.

— Думаю, разумно взять образцы тканей у членов семьи. Донор может отдать небольшой фрагмент печени, который поможет восстановиться поврежденному органу. Вы вряд ли подойдете. А вашему сыну десять лет, верно? Маленький. Но дочь — возможный кандидат, ей ведь шестнадцать?

— Пятнадцать.

Шестнадцать Кэсси исполнится через несколько недель. Как же я устрою ей день рождения, когда такое творится?

Врач нахмурилась:

— Тоже слишком юна. Но если вы дадите согласие и она сама не будет против, это может сработать.

Разрезать Кэсси и взять у нее часть печени? Меня начало трясти.

— Что это значит? — Мой голос звучал гулко, как эхо. Так бывает, когда ты сильно пьян и словно слышишь себя со стороны.

— Это достаточно тяжелая операция. Очень ослабляет, и страшно, конечно. — Она будто перечисляла пункты заранее составленного списка. — Поговорите с дочерью об этом. Но если она не согласится, придется ждать анонимного донора.

Я не знала, что сказать. Как я могла просить у Кэсси разрешения разрезать ее тело и взять оттуда кусок органа? Да заслужил ли такое Майк? Я кивнула, и врач, улыбнувшись мне усталой напускной улыбкой, вышла.

Да, я согласилась поговорить с Кэсси, но это вовсе не значит, что я обязана это сделать. Я ее мать, а она — несовершеннолетняя. Я просто не дам согласия и даже не скажу ей, что есть такой вариант.

Мне показалось, что в палате, кроме меня, никого нет, хотя рядом лежал Майк. Его грудь мерно поднималась и опускалась. Кожа — пожелтевшая, сухая, сморщенная — была чисто вымыта больничным мылом, которое он проклял бы, потому что всегда тщательно ухаживал за лицом, пользовался увлажняющим кремом и тоником. Несмотря на то что он изменял мне много раз, я почувствовала угрызения совести. Я была не лучше его: уложила Билла в нашу постель.

Но все же я не сказала бы, что чувствовала себя плохо. Наоборот, я словно впервые за долгое время поступила правильно. Как же здорово, что Билл так терпелив! И как глупа и наивна была я, постоянно соблазнявшая его и всегда убегавшая к Майку, как только дело заходило слишком далеко. Очень хорошо, что Билл полюбил после меня такую красивую и уверенную взрослую женщину. Но в ту ночь после бала все могло сложиться совсем по-другому, если бы не смерть Марты Рэсби.

— Что случилось тогда? — пробормотала я, наклонившись к Майку. — Ты правда ушел и оставил ее в саду?

Теперь, когда я произнесла это вслух, его поступок показался мне очень странным. Если уж он так хотел позаботиться о бедной пьяной девушке, почему не остался и не проследил, чтобы с ней все было в порядке? Зачем завел ее в безлюдное место, а потом ушел?

Очнись, Майк, очнись! Я должна тебя спросить!

Его глазные яблоки двигались под серыми веками. Интересно, видит ли он сны? Мой муж в коме. Вероятно, и не представляет, что, если очнется, его тут же отдадут под суд. Понятия не имеет, что мне известно о его романе с Карен и о том, что Джейк — его сын. Действительно ли он ничего не знал и даже не подозревал? Ведь каждый месяц с нашего счета уходила одна и та же сумма. Похоже на алименты. Мог он все это время платить Карен? Разум твердил, что это невозможно и невероятно, однако я знала: ничего невероятного уже не осталось. Как бы он отреагировал, если бы знал, что я выбираю между ним и Кэсси? Захотел бы, чтобы она отдала ему часть своей печени? И в очередной раз я подумала: как мы до всего этого дошли?

— Миссис Моррис?

Я подскочила на месте. Адам Дивайн вошел беззвучно.

— Ой! Здравствуйте! Боюсь, никаких изменений…

— Я знаю. — Он посмотрел на меня, и его лицо стало суровым. — Боюсь, у меня плохие новости, Эли.

Вот все, что я знаю. Хотя прошло много лет и очень сложно вспомнить подробности, для меня это — правда. Но она противоречит тем мыслям, которые вертелись в голове по ночам, когда я, лежа рядом с Майком, никак не могла уснуть.

Марта была сильно навеселе той ночью. Об этом мне поведала Виктория Адамс в туалете, и я приятно удивилась, что обладательница собственной лошади и загородной конюшни вообще со мной заговорила.

— Господи, она так напилась! — прощебетала Виктория, глядя в зеркало и поправляя длинные светлые волосы. — И теперь я должна отвезти ее домой.