Страница 19 из 57
— Что ты тут делаешь?
Я понадеялась, что произошло ужасное недоразумение, но нет, старенький отцовский «Форд-Фокус» действительно стоял возле приемной колледжа, и раздраженный охранник уже направлялся к нам сказать, что парковаться здесь нельзя, и я развела руками, извиняясь.
Отец в своем бежевом зимнем анораке с капюшоном, немолодой и усталый, выглядел тут совершенно неуместно. Всего в нескольких шагах отсюда, на лужайке, мои друзья пили крюшон, загорая на солнышке.
— То есть? Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.
— Это завтра нужно будет сделать, папа! Не сегодня же!
Он сердито нахмурил брови:
— Завтра не будет времени! У меня сверхурочная работа.
Он управлял баром рабочего клуба[14], что вызывало насмешки Каллума и Майка. «У твоего папы хорьки в штанах?[15] Он потягивает эль и ест подливу?» — дразнили они меня, и я вынужденно улыбалась, хотя мне было не смешно.
— У нас выпускной бал сегодня вечером! Я не могу уехать! — воскликнула я.
Мысли прыгали с одного на другое. Я же и комнату свою еще не привела в порядок, и вещи не собрала. Чтобы только постеры со стены снять, потребуется больше часа! Может быть, я сумею сейчас что-нибудь крупное закинуть к нему в багажник, а потом поехать домой на поезде?
Отец выключил мотор и вышел из машины. На его лице вдруг отразилось такое бешенство, что я сделала шаг назад. Но он же не станет бить меня прямо здесь! Конечно, не станет!
А потом отец схватил меня за плечо, и это было больно, потому что сгоревшая на солнце кожа и без того саднила.
— Хватит молоть чушь! Я гребаных шесть часов ехал за тобой, испорченная маленькая сучка, а ты бормочешь про какой-то бал?! Пора уже повзрослеть, Элисон. У нормальных людей есть дела, они работают, а не скачут в бальных платьях…
Я вырвалась, заметив, что на коже остались следы от его пальцев.
— Не поеду, — проговорила я тем сдавленным голосом, которым всегда говорила с ним и который ненавидела: словно испуганная маленькая девочка, а не студентка Оксфорда.
— Придется. Твоя мать приболела, и ты ей нужна.
— Что?! Может, ты снова сломал ей руку?
Он не ответил, но по тому, как злобно исказилось его лицо, я поняла, что попала в точку или близка к тому. И я знала, что это означает для меня — лето, проведенное за готовкой и уборкой, а в случае особенной удачи — на работе в супермаркете. Вернувшись, я навсегда застряну в том городишке, как застряла моя мать. Нет! Этого не будет!
— Не поеду, — повторила я снова, на этот раз громче. Я была на безопасной территории, он не мог ударить меня здесь, напротив приемной колледжа.
Ответил он очень спокойно. Так же затихает природа перед тем, как разразиться урагану. Маленькой я больше всего боялась, когда он разговаривал так…
— Если твоя задница сейчас же не окажется в машине, можешь домой не возвращаться. Никогда. Зарабатывай сама, раз такая смелая.
Против воли меня затопил страх. Мне двадцать один год, на что я буду жить? Нет ни дома, ни перспективы работы, мне даже вещи не вывезти самой из Оксфорда. Но тем не менее я заставила себя ответить:
— Ладно. Видимо, домой ты поедешь один.
Его пощечина прозвучала как удар хлыста. Первый раз он поднял на меня руку, когда мне было пять лет, а мать бил столько, сколько я себя помню. Мой рот сам собой издал какой-то мяукающий звук, глаза наполнились слезами, а щека сразу же вспыхнула. Я подумала о маме. Удары она принимала как должное, пригибая голову и закрывая глаза. Может, надеялась, что, если замрет и затихнет, отец перестанет бить. Она вела себя так, словно заслуживала подобного обращения. Решено раз и навсегда: я такой не буду!
Расправив плечи, я посмотрела ему прямо в лицо, хотя один глаз уже начал заплывать — придется как-то замаскировать, — и сказала:
— Мне стыдно за тебя. Вали отсюда, папа. Ты мне больше не нужен.
Уже развернувшись и идя к себе, я увидела Карен. Подруга стояла у калитки и с ужасом смотрела на нас. Она крепко обняла меня и прошептала на ухо: — Ты справишься без него.
Потом Карен отвела меня в комнату, и никто не увидел, как я плачу. Она приготовила мне чай, плеснув в него алкоголя, прижимала к моему лицу лед. Потом сделала мне макияж, прическу и помогла одеться. Когда она закончила, никто не заметил бы и трещинки на фасаде.
Карен всегда утверждала, что Марта Рэсби была на лужайке в тот день вместе со всеми нами, взмокшими от жары. Встав, чтобы идти к отцу, и оглядевшись, я не приметила ее лица среди множества лиц, повернутых к солнцу, будто ромашки. Кроме того, я совсем не помню ее на балу в вихрях шелковых платьев, как в поместье «Двенадцать дубов» из «Унесенных ветром». Невидимые нити тянулись от нее к каждому из нас, ставшему частью той истории, которая началась той ночью, а может быть, гораздо раньше — за месяцы и даже годы до того. Возможно, началась она, когда Марта приехала в колледж — длинноногая теннисистка, своими почти белыми волосами похожая на скандинавку. Может быть, такие красавицы, как она, приговорены к страшной участи с рождения? Или с того момента, когда у них начинает расти грудь? Марта. Проклятая, прекрасная, светлая…
Эта история очень понравилась прессе. Конечно, ведь от случившегося веяло «загадкой запертой комнаты»[16], хотя администрация колледжа попыталась пресечь слухи. На балу были только студенты, но сказали, что кто угодно мог перелезть через ограду сада Феллоуз[17] и подойти к Марте, одетой в белоснежное шелковое платье. Кто бы еще рискнул прийти на выпускной в белом, кроме нее? Я, к примеру, залила свой наряд вином уже через час после начала бала. Нельзя было и мысли допустить, что в произошедшем виноваты честные молодые люди, члены клуба, которые через несколько недель, надев костюмы, превратятся в банкиров, юристов или брокеров, устроят свою жизнь. То, что произошло с Мартой, не должно было помешать им.
Как же печально, что, напившись, можно позволить подобному случиться. Все равно что выйти навстречу молнии, когда вокруг бушует гроза. И никто не исправит зла, причиненного тебе, такой красивой, одним своим видом разбивающей сердца.
Глава тринадцатая
В больнице меня встретил Билл, и, кажется, я никогда никому еще так не радовалась. Это трудно объяснить, но, увидев его, слегка растрепанного, все в той же кожаной куртке и джинсах, я тут же поверила, что он поможет мне, как помогал много лет назад, когда возникали проблемы с учебой или я расстраивалась из-за каких-то обидных слов Майка.
Билл заметил меня и поднялся с кресла:
— Боже, что случилось?
Я бросилась к нему в объятия и, вдохнув его запах, даже, кажется, забыла, что рядом стоит Кэсси.
— Он ударил Майка ножом!
— Я знаю. — Билл мягко отстранился, но оставил руку на моем плече. — Кэсси, как ты? — обратился он к ней.
Моя дочь была бледна, на ее одежде по-прежнему виднелись следы крови.
Она оглядела себя:
— Это… папина. Не моя.
— А его уже привезли? — спросила я, оглядываясь в поисках врачей или еще кого-нибудь, кому можно адресовать вопросы.
Скорая прибыла на вызов спустя несколько минут. Люди работали четко и спокойно. В худший момент моей жизни, когда ужас происходящего буквально сбивал с ног и казалось, что я уже достигла дна, появились они — полицейские, служащие суда, врачи скорой — и стали быстро собирать воедино все, что мы разбили вдребезги.
— Пойдем посмотрим, — предложил Билл.
Он тоже был одним из тех, на кого можно положиться в критический момент.
Даже сейчас, несмотря на обострение всех прочих чувств, меня пронзило сожаление, что мы так надолго потерялись, что я не видела его со свадьбы Джоди и Каллума, где он почти все время меня игнорировал. По моей вине, как обычно. Однако я постаралась отложить эти мысли на потом.
14
Тип клубов, впервые появившихся в XIX веке в индустриальных районах Великобритании.
15
Игра на выносливость, в которой в брюки участников запускают хорька. Выигрывает тот, кто избавится от зверька последним. Игра была популярна у шахтеров Йоркшира.
16
Классическая для детективной прозы сюжетная схема, когда преступление совершается в некоем изолированном пространстве, куда никто не мог проникнуть и откуда никто не мог незаметно исчезнуть.
17
Старинный сад на территории Кембриджского университета.