Страница 2 из 5
Согласно его предложению, Советский Союз получал 90 % контроля над территорией Румынии и 75 % Болгарии. В обмен на это под полный контроль Запада переходила Греция. Югославия и Венгрия делились пополам. Впоследствии, оправдываясь за некоторую прямолинейность предложенной «сделки», Черчилль объяснял ее желанием обеспечить гарантии принадлежности Греции к зоне британского влияния.
Дождавшись перевода комментария английского премьера к этому листку, «дядя Джо» (прозвище Сталина в английской прессе) после короткого раздумья, взяв в руку свой непременный синий карандаш (возможно, такой же, как тот, что он использовал на переговорах с Риббентропом летом 1939 года, когда уточнялась разграничительная линия между советской и германской сферами влияния), поставил «галочку» в знак одобрения.
Когда Черчилль, одновременно удовлетворенный полученным результатом и несколько смущенный всей процедурой, предложил уничтожить листок, Сталин возразил: «Нет, сохраним его». Таким образом была определена значительная часть трассы будущего «железного занавеса», с обличением которого Черчилль выступил два года спустя в своей речи в Фултоне. Важная деталь: Черчилль не сообщил об этом соглашении своим американским союзникам, которые узнали о нем от советских партнеров.
Есть историки, готовые отнести начало холодной войны к еще более раннему прошлому. Так, Уолт Ростоу, советник по вопросам национальной безопасности при президентах Кеннеди и Джонсоне, относит начало холодной войны к зиме 1943 года, связывая ее с разгромом гитлеровских войск под Сталинградом.
Может показаться странным, что это решающее событие в истории Второй мировой войны, предопределившее будущее поражение нацизма и победу союзников, могло стать точкой отсчета разрыва их боевого союза. Однако, если глубже проанализировать историю формирования антигитлеровской коалиции и особенно противоречивый характер этого союза между главными западными демократиями и жестоким тоталитарным режимом, станут понятны причины ее хрупкости.
Ведь не надо забывать, что речь шла о союзе, продиктованном исключительными обстоятельствами: непримиримые соперники оказались вынуждены объединиться, несмотря на фундаментальные расхождения, чтобы противостоять смертельной опасности, которую для обоих представляло абсолютное Зло нацизма. Будучи яростным антикоммунистом, Черчилль заявлял, оправдывая свой союз со Сталиным, что если бы для победы над Гитлером ему понадобилось заключить союз с дьяволом, он нашел бы в нем «некоторые позитивные черты».
Несмотря на различия в ответах на вопрос о причинах холодной войны, очевидно одно: распад столь искусственной коалиции был неизбежен. Достаточно напомнить двусмысленный характер взаимоотношений между будущими членами коалиции накануне войны, чем Гитлер в полной мере воспользовался. Речь идет о взаимном глубоком недоверии, характерном в те годы для отношений Лондона и Парижа, с одной стороны, и Москвы – с другой. Каждый рассчитывал использовать нацистского монстра, подталкивая его в сторону соперника.
В этом состоял смысл их сепаратных попыток договориться с гитлеровским режимом, которые принимали форму сначала мюнхенских договоренностей 1938 года, заключенных с Гитлером Чемберленом и Даладье за счет Чехословакии, и год спустя – пакта Молотова – Риббентропа, подписанного в Москве в августе 1939 года. Как напоминал Генри Киссинджер, Риббентропа, возвратившегося в Берлин с фактическим согласием Сталина на германскую атаку против Польши, Гитлер назвал «вторым Бисмарком».
За этими символическими вехами, отмечавшими путь к неизбежной войне, скрывались взаимные подозрения, отражавшие противоположные идеологические позиции. Для Сталина все страны Запада, – будь то с демократическими режимами, как Англия и Франция, или нацистским, как Германия, и фашистским, как Италия, – были «мазаны единым мирром» и являлись классовыми врагами советской системы. Их различали нюансы, но в любой момент они могли объединиться для атаки против СССР.
Поэтому стратегия Сталина сводилась к простой формуле: лучше оставаться в засаде в ожидании возможного конфликта его западных соперников (а если удастся, то его ускорить), чем оказаться лицом к лицу с единым фронтом противников оплота мирового коммунизма. Неожиданно стремительное поражение Франции в 1940 году нанесло удар по его стратегическим расчетам. Сталин надеялся, что немцы увязнут в войне против Франции и что две страны взаимно истощат друг друга.
Для западных демократий, напротив, Сталин и Гитлер, главы двух диктаторских режимов, представляли собой почти одинаковую угрозу. Отсюда интерес столкнуть их лбами в военном конфликте.
Гитлеру удавалось воспользоваться этими противоположными расчетами до того момента, когда он, воодушевленный легкими победами на западе Европы, пустился в безумную авантюру, объявив войну сразу на разных фронтах: атаковав сначала Советский Союз, а затем спустя полгода Америку, дав всем жертвам своей агрессии повод объединиться.
Гитлеру удавалось воспользоваться этими противоположными расчетами до того момента, когда он, воодушевленный легкими победами на западе Европы, пустился в безумную авантюру, объявив войну сразу на разных фронтах: атаковав сначала Советский Союз, а затем спустя полгода Америку, дав всем жертвам своей агрессии повод объединиться.
Естественно, что этот союз, спровоцированный самим Гитлером, не пережил исчезновения главного фактора, который его сплачивал, – страха перед тем, что нацизм уничтожит двух главных противников, которым он бросил вызов: как западную демократию, так и коммунизм.
Тем не менее с самого начала вопреки объединявшей их солидарности отношения между членами Большой Коалиции, созданной в 1942 году, были далеко не гармоничными. Сталин не питал иллюзий относительно намерений его союзников: «Западные страны стремятся прежде всего переложить основной груз войны на Красную армию… Они хотели бы, чтобы мы истекали кровью, чтобы потом диктовать нам свои условия», – говорил он в своем окружении. Раздраженный постоянными отсрочками открытия второго фронта в Европе, он говорил осенью 1942 года: «Они надеются, что мы потерпим поражение в Сталинграде».
По замыслу Гитлера, взятие Сталинграда должно было послужить трамплином к началу получившей название «Удар грома» кампании 1943 года, целью которой было развернутое наступление в направлении Кавказа. Эпическая битва под Сталинградом, в результате которой к февралю 1943 года были окружены и уничтожены 6-я армия вермахта под командованием Паулюса и 4-я танковая армия, стала переломным моментом не только в ходе Второй мировой войны, но и последующей европейской истории.
Уже к 23 ноября в результате наступления трех фронтов в котле под Сталинградом оказались в общей сложности 22 дивизии с численностью в 300 000 человек. Попытки срочно отозванного Гитлером из-под Ленинграда корпуса фон Манштейна прорвать окружение не дали результата. К Рождеству 1943 года стало очевидно, что попытки высвободить армию Паулюса из окружения обречены. Несмотря на это и следуя приказу фюрера, Паулюс отверг сделанное ему 8 января предложение капитулировать.
Исчерпав все возможности спасти попавшую в окружение армию, Гитлер по случаю десятилетия своего прихода к власти 30 января произвел Паулюса в фельдмаршалы. Это не помогло. На следующий день группа «Юг» капитулировала. Группа «Центр» последовала за ними 2 февраля.
Только в декабре-январе в боях за Сталинград гитлеровцы потеряли больше тысячи самолетов, сто сорок семь тысяч убитыми и больше ста тысяч человек пленными, среди которых было 2500 офицеров и 24 генерала. В эти же дни советским войскам удалось пробить подступы к осажденному Ленинграду.
Разгром нацистов в сражении под Сталинградом вышел далеко за рамки стратегического и даже психологического рубежа в ходе войны, поскольку ознаменовал перелом в триумфальном продвижении вермахта к победе, казавшейся неизбежной.
Продемонстрировав способность Красной армии не только остановить агрессора, но и нанести ему сокрушительное поражение, эта победа предвещала ее способность самостоятельно одолеть врага и, преследуя его, повторить триумфальное шествие армии Александра I вплоть до Парижа в 1814 году. Опасаясь вторжения советских войск в Западную Европу, Черчилль сказал после Сталинграда: «Будет подлинной катастрофой, если русское варварство затопит нашу культуру и поставит под вопрос независимость государств Старой Европы».