Страница 2 из 16
– В руки карт не беру. Разве по маленькой… – оправдывался должник.
– Врешь, врешь! Я сам у тебя в стуклятину двести рублей на святках выудил.
Пришел тесть Седелкина, один из крупных кредиторов.
– Подставной… – зашептались кредиторы. – Ну какой товар мог у своего тестя суровщик Седелкин покупать, коли его тесть строевым лесом да известкой торгует!
– Все собрались? – спросил Карл Богданыч.
– Почти что все… Разные мелкие еще не прибыли.
– В таком случае мы можем начать обсуждение дел.
Все сели и начали рассматривать торговый баланс и реестр долгам. Седелкин стоял перед ними как на иголках.
– Книги коммерческие надо прежде всего рассмотреть, книги! – кричал еврей.
– Что книги! – перебил его Скрипицын. – Эта самая литература ничего не покажет, потому ежели булгактеру лишнюю сотню прожертвовать, то он тебе такие вавилоны наставит, что можно понимать в тринадцати смыслах.
– Однако ежели правильная двойная бухгалтерия…
– Двойная-то бухгалтерия еще больше тумана напущает.
– Позвольте, господа, должны же мы прежде всего спросить должника, – перебил спорящихся Карл Богданыч. – Господин Седелкин, что вас привело к разорению?
– Несчастие, – отвечал должник. – Просто как на бедного Макара шишки повалились, и пошел во всем ущерб.
– Однако были же какие-нибудь причины вашего несчастия?
– Спервоначалу курс, а потом золотая пошлина.
– Но ведь вы сами товар из-за границы не выписывали, так при чем же тут курс и пошлина?
Должник замялся.
– Все-таки были основания… – сказал он. – Кроме того, торговля упала. Уповали на гвардию, а вышло совсем напротив.
– Чума вашей торговле не повредила ли? – пошутил англичанин.
– С одной стороны, и чума, потому покупатели чувствовали упование, а при чуме трепет, так до нарядов ли?
Все расхохотались.
– Так ведь наряды-то не из Ветлянской станицы сюда приходят.
– Это точно, но все-таки…
Седелкин совсем растерялся. На глазах его показались слезы, искусственные или натуральные – бог весть. Он приложил руку к груди и начал:
– Господа добродетельные кредиторы! Перед вами весь я тут со всеми моими потрохами. Что хотите, то и сделайте со мной. Ежели злое желание с вашей стороны, то могу завтра же быть на казенных хлебах. Но какая вам корысть губить душу семейного человека, обремененного трепетною женою и невинными младенцами? Отняв у меня руки, вы помрачения моим делам сделаете, а у меня такой вопль, чтоб работать на пользу вашу и когда буду в силе, то уплатить вам убытки по чувству христианского долга; ныне дни поста, и молитвы, и добрых дел, а потому молю о благодеянии в вашем благоутробии – не губите отца семейства с малыми ребятишками! Засим кланяюсь земно.
Седелкин опустился на колени и поклонился кредиторам в ноги.
– Вор-мужик! – шепнул один купец другому.
– Что говорит! Знает, где нужно музыку подпустить и как в эту самую жилу попасть.
– Господин Седелкин, не унижайте себя и встаньте! – возгласил немец.
– Не встану, Карл Богданыч, пока кредиторы согласие на ересте мне не подпишут, – стоял на своем должник.
В это время двое маленьких сыновей его явились в гостиную с подносами. Они несли стаканы с чаем для кредиторов. Сзади следовала жена с булками.
– Дети! Невинные ребятишечки! Станьте на колени и просите дядей за вашего отца, – продолжал Седелкии. – Сашенька, Митенька, станьте!..
Мальчики недоумевали и стояли, разинув рты от удивления. Они не были к этому приготовлены, но в это время сзади их раздался плач матери. Она опустилась на колени рядом с мужем и дергала детей за рубашечки и принуждала их к коленопреклонению.
– Что за возмутительная картина! – воскликнул англичанин. – Господа кредиторы, удалимте их. Это ни на что не похоже!
Но возмутительная картина вскоре превратилась в комическую. Один из мальчиков, понукаемых матерью, стал на колени, но при этом уронил с подноса стакан и громко сказал:
– Это не я, маменька… А оттого, что вы в спину толкаетесь.
Никто не мог воздержаться от улыбки, a Седелкин все-таки не унимался и продолжал:
– Воззрите на беременную женщину, умоляющую вас во прахе!..
– Господин Седелкин, встаньте же, ежели вас просят, – повторил Карл Богданыч. – Кроме того, мы просим вас удалиться, так как в ваше отсутствие хотим потолковать о ваших делах. При вас нам неудобно…
Седелкин не поднимался.
– Встань же, коли тебе говорят! – крикнул на него тесть, сидевший с кредиторами.
Детей и жену бросился поднимать англичанин. Седелкин встал и, схватившись за голову, вышел вон из гостиной. Кредиторы, взяв от мальчиков по стакану чаю, остались одни. Началось обсуждение.
– Вы что же вашему зятю продавали, имея такие большие претензии? – спросили старика-тестя. – Ведь у вас лесной двор, а не мануфактурный товар.
– Векселя евонные скупал, так как он давно запутавшись, – отвечал тесть. – A лесной двор тут ни при чем. Конечно, это я больше делал из жалости к дочери. Судите сами: ведь она кровь моя, мое рождение… Опять же, и ребятишки, все-таки внуки приходятся… Хоша этот зять вот где у меня сидит, но я все-таки согласен взять по тридцати копеек за рубль…
Тесть указал себе на затылок и махнул рукой.
– Я тоже согласен, хоть сейчас подпишу, – ответил Скрипицын. – Надо его пожалеть с малыми ребятами.
У меня у самого пискунов-то этих напорядках, так тоже чувство…
– А я не согласен, – вставил свое слово еврей. – Я знаю, что тут умышленное банкротство и деньги у него припрятаны.
– И то припрятаны на малую толику – это верно, – проговорил один русский купец. – Но кто ж из нас не припрячет, коли сделку с кредиторами делать будет? Порядок известный!
– Однако ж, каково это кредитору чувствовать? – возразил еврей. – Деньги мои.
– Не зарекайся, господин! Может, и сам ту же механику подведешь, коли туго придется, – оборвал его купец. – Ноне времена-то для торговли – совсем купорос… А мы все под Богом ходим. Одно только, что ваша братья привыкла от долгов-то за границу бегать.
– Однако уж это оскорбление! Господа, прошу прислушать, и пусть свидетели…
– Оставьте, полно вам!.. – останавливали спорящих. – Карл Богданыч, вы согласны на тридцать копеек?
– Ежели все согласны, то и я согласен, – отвечал немец.
– Я не согласен и в окружной суд! В коммерческий суд! – не унимался еврей.
– А вы, Вильям Карлыч? – спрашивали англичанина.
– И рад бы не согласиться, да ничего сделать нельзя: большая лавка у него на жену переведена, – отвечал англичанин.
– Как на жену?.. – воскликнули в один голос кредиторы.
– Это, господа, ничего не значит, – успокаивал их тесть. – Лавка точно что у него переведена на жену с полгода тому назад, но просто для счастья, а не из-за каких-либо фокусов. Самому ему не везла торговля, вот он и перевел на жену.
– Знаем мы эти переводы-то для счастья! – заметил русский купец. – Ну а коли переведена, то тут и разговаривать нечего, а надо брать за рубль почем дает да и подписывать скорей ерестик.
Через пять минут почти все пришли к соглашению, даже и еврей. Призвали должника. Тот явился опять с мальчиками и вел их за руки.
– Неужели вы не можете дать хоть тридцать-то пять копеек? – спросил его кредитор-немец. – Подумайте и накиньте хоть пятачок…
– Карл Богданович! – возгласил Седелкин. – Взгляните вы в ясные очи этих невинных младенцев…
– Довольно, довольно! Собрание кредиторов согласно и сейчас скрепит подписями.
Седелкин снова повалился в ноги и увлек за собой детей.
Через полчаса реестр был подписан всеми, и кредиторы уходили домой. В прихожей слышался довольно громкий возглас: «Конечно, мошенник, да ведь что ж с ним поделаешь, ежели лавка передана?»
Седелкин, оставшись один, перекрестился.
– Слава богу, очистил свою совесть! – сказал он и, подойдя к жене, поцеловал ее. – Ну, Пелагея Андревна, ступай завтра по церквям свечи ставить, а за мной считай к Вербной неделе новое бархатное пальто со стеклярусом! – закончил он и умолк, отирая платком выступивший на лбу обильный пот.