Страница 1 из 58
Песнь ледяной сирены
Глава первая. Остров вечной зимы
Белая Невеста дышала стужей в лицо, рассыпая иней на пушистые ресницы. Танцевала рядом – беспечная, свободолюбивая. Ветер, ее дикий безымянный спутник, бросалв Сольвейг снежинки, словно шкодливый зверек. Она не замечала колких прикосновений зимы – явления на Крамарке незыблемого, вечного. Нерешительно топталась на месте, искоса поглядывая на сестру.
– Давай, у тебя получится! – ободряюще кивнула Летта, которая играла роль ее наставницы вот уже несколько зим, что плавно перетекали друг в друга.
Сольвейг с обреченным видом повернулась к воткнутой в пушистый снег вазе из тонкого стекла. Набрала в легкие воздуха с ароматом еловых иголок и спела короткую музыкальную фразу – энергичную, отрывистую, взрывную. Во всяком случае, таковой она подразумевалась. Вышло ужасно – приумноженный эхом вскрик девчонки, увидавшей здорового инеевого паука. Сольвейг вздохнула и послала Летте виноватый взгляд.
– Пой не голосом, не связками – сердцем! Сосредоточь всю силу, что в тебе скрыта, сплети ее в один большой клубок. – Сестра сжала ладонь в кулак и тут же резко разжала пальцы. – А затем выплесни наружу, высвободи ее! Пой!
Сольвейг зажмурилась и запела. Увы, она слишком старалась и слишком боялась снова подвести Летту: Песнь получилась чересчур громкой и резкой. Так пронзительно и фальшиво звучит скрипка в руках человека, который коснулся ее струн в первый раз. Снежнокрылки, что устроились на припорошенных инеем еловых ветвях, испуганно разлетелись в разные стороны, а вазе все было нипочем. Сольвейг в отчаянии помотала головой. Так стыдно!
– Попробуй еще раз, – мягко сказала Летта.
Сольвейг смотрела на вазу как на злейшего врага. Вгляделась в светлое стекло, словно пыталась проникнуть в само его естество, выискать его слабости – что отчасти и было правдой. Сосредоточилась и запела так, как учила Летта. На этот раз ее голос звучал иначе – сильнее, глубже. И песня стала иной, не человеческой. Раздался хруст, по упрямому стеклу зазмеилась тонкая трещина – серебристо-белая, словно иней.
Она вздохнула. Радоваться долгожданному успеху мешало понимание: ее способности все еще слишком скромны. Музыку, что обычно лилась с губ Сольвейг, тяжело назвать полноценной Песнью – уникальным даром ледяных сирен. У нее был идеальный слух, чистый голосок, приятный тембр, и по человеческим меркам пела она неплохо. Однако ее связки, призванные стать связующими нитями между ней и магией сирены, не восстановились до сих пор. Песнь Сольвейг потеряла былую мелодичность и звучала слишком неуверенно. На тихие вибрации ее голоса окружающий мир не реагировал вовсе. Они с Леттой пробовали разные ноты, разные тональности, но результат был всегда один. Сиренья магия пробуждалась лишь тогда, когда Сольвейг использовала более громкую, напористую грань своего голоса. Но и это получалось далеко не всегда.
К тому же, подобная Песнь – звучная, отрывистая, с резкими переходами от одной ноты к другой, излечивать не способна. Она способна только разрушать. Бросив взгляд на стену живого зеленого леса, за которой прятался Ледяной Венец, Сольвейг поежилась. Она – не Фрейдис, которая годами вынашивала планы обнаружить гнездо исчадий льда, добраться до него и уничтожить. Сольвейг с детства грезила мечтой стать целительницей. Но она была так же далека от этой мечты, как и восемь лет назад, когда случилась беда. С тех пор ее Песнь уже не звучала так, как раньше.
Они все никак не могли подобрать к ее родовым способностям заветный ключ. Никак не могли сделать из Сольвейг настоящую ледяную сирену.
– Ничего страшного, – улыбнулась Летта. – Теперь попробую я.
Могла бы сказать: «Смотри, как надо». Но чуткая и сострадательная сестра никогда такого не говорила.
Она отошла на шаг от вазы, прикрыла глаза и разомкнула губы. То, что донеслось до ушей Сольвейг, разительно отличалось от ее бездарного пения. Звук шел изнутри, из души, из сердца Летты. Шел по нарастающей, становясь все громче, выше и звонче. Будто кто-то раскручивал спираль, конец которой с каждой секундой становился тоньше и острей. В какой-то момент почудилось, что Песнь Летты способна иглой проколоть набухшие облака, чтобы усеять землю белоснежным пухом.
Она могла варьировать силу своего голоса, настраивать его, как чрезвычайно хрупкий и капризный инструмент. И сейчас – как, впрочем, и всегда – настроила его идеально. Летта брала не громкостью голоса, а разрушительной точностью, филигранностью. Она роняла ноты, словно бритвенные лезвия, игольчатые шипы, острые льдинки. И когда ее Песнь преодолела порог, за которым для людей звук становится неслышим, ваза пошла трещинами и разлетелась на части.
Сольвейг понуро смотрела на блестящие в снегу осколки. Источник их дара был один, но воплощение разнилось. Летта была всего на пять лет старше Сольвейг, но уже изумительно владела искусством сиреньего пения. В ее вьющихся, темных с рождения волосах уже появилось несколько бело-серебристых, словно изморозь, прядок. Когда дар ледяной сирены раскроется в полную силу, локоны Летты станут прекрасным белоснежным полотном. Сольвейг не сомневалась, что это произойдет совсем скоро.
Ледяных сирен с абсолютно белыми волосами на Крамарке было не так много. Одной из них была Фрейдис, чей сын Риг проявил немалую настойчивость, ухаживая за Леттой. Другой – из тех, кого лично знала Сольвейг – была старая Магнхиль, лучшая целительница Атриви-Норд. Та самая, что лечила ее разорванное когтями исчадия льда горло. Та самая, что пыталась спасти и ее мать. Магнхиль умерла на сто сорок пятом году жизни – предел даже для ледяных сирен, которые словно замораживали время, благодаря чему жили дольше обычных людей.
Сольвейг же скоро исполнится семнадцать. К этому времени ледяные сирены уже вовсю постигают свой дар, но ее Песнь набиралась силы так медленно! Сольвейг упорно вставала за час до рассвета, на тренировки с Леттой шла с легкой надеждой, робким ожиданием чуда… и возвращалась домой разочарованной и полностью разбитой. Так повторялось изо дня в день. Каждый вечер Сольвейг по несколько минут стояла у зеркала. Не для того, чтобы вдоволь насмотреться на свое отражение – тщетно надеясь разглядеть хоть одну инеевую прядку в темно-русой копне. А видела только едва различимые белесые полосы на горле – вечное напоминание о причинах ее неудач.
Должно быть, все эмоции, что бушевали сейчас внутри, как в зеркале, отражались в ее глазах. Летта подошла ближе, мягко обняла за плечи.
– Сольвейг, я верю в тебя. И ты должна в себя верить! – Видя отчаяние сестры, Летта горячо воскликнула: – Сила ледяных сирен у тебя внутри. Быть может, ты – не обычная сирена. Но даже если твои связки повреждены… найди свой собственный способ говорить с миром на языке стихии.
Своей пламенной речью Летта подарила сестре частицу своих сил. Придала решимости, которую на долгом пути к постижению дара Сольвейг порой теряла. Не магия ледяных сирен, но та, что не уступала ей по силе. Магия иного рода – сестринская, граничащая с материнской, любовь.
Сольвейг не могла даже представить, какая ноша легла на плечи сестры, когда умерли их родители. Всю свою юность Летта растратила на Сольвейг. Пока ее ровесницы бегали на танцы и строили глазки симпатичным молодым людям, Летта оставалась с младшей сестрой. Учила ее, непутевую, наукам и магии холода.
Вся любовь Сольвейг, которая должна была делиться на троих, после смерти родителей досталась одной Летте. Да и ее – светлую, искреннюю, жизнерадостную – просто невозможно было не полюбить. Вот почему Сольвейг было так больно разочаровывать сестру. Достаточно того, что каждый день она разочаровывала саму себя.
– Думаю, ваза нам еще пригодится, – с улыбкой сказала Летта.
По снежному ковру полилась ее тихая Песнь. Окутанные призрачной синевой магии, осколки стекла потянулись друг к другу. Лед покрыл сложенную, словно головоломку, вазу тонкой хрустящей глазурью, сращивая, залечивая трещины-раны. Сольвейг с восторгом наблюдала за происходящим – лишь одним из проявлений магии сирен. Куда сильней ее восхищала другая грань дара сестры. Летта не крала ее мечту… но она все же умела исцелять.