Страница 17 из 47
Берамет состоял из небольшой мечети, двух-трех адуаров, где жили несколько семей, и был окружен тощими финиковыми пальмами, акациями и алоэ. Его жители принадлежат к амаргам[18] – самому красивому и воинственному марокканскому племени. Амарги – заклятые враги арабов, на которых нападают при каждом удобном случае.
На девятый день путешественники с облегчением увидели высокий тонкий минарет Берамета…
Амарги не только хороши собой, но и сильны. Они отменные охотники и неутомимые бегуны. На их лицах отпечаталась странная смесь дикости и мягкости. Амарги гостеприимнее шиллуков, борющихся с другими народами Марокко за пальму первенства в высокомерии, склонности к воровству и насилию. В молодости амарги пробавляются охотой и земледелием, к старости становятся пастухами и могут весь день проваляться с непокрытой головой под палящим солнцем рядом со своей отарой.
Едва войдя в оазис, маркиз с товарищами с огорчением обнаружили, что каравана нет и в помине.
– Неужели мы опоздали? – с досадой спросил де Сартен.
– Караван ушел пять дней назад, – доложил Эль-Хагар, успевший переговорить со старостой.
– В каком направлении?
– К колодцам марабутов.
– Сколько дней займет дорога туда?
– Не меньше трех недель.
– Госпожа Эстер, – обратился маркиз к юной еврейке, – не желаете передохнуть день-другой?
– Нет, – отвечала храбрая сестра Бена. – Я привыкла ездить на верблюдах и совершенно не устала.
– Значит, мы покинем оазис нынче же вечером, если вы не возражаете.
– Не возражаю. Мне не хочется заставлять вас терять драгоценное время.
– Благодарю.
Путешественники поставили палатки за пределами адуаров, чтобы чувствовать себя свободнее. Бен, Эль-Хагар и бедуины отправились к колодцам напоить верблюдов и наполнить бурдюки.
Все колодцы Сахары похожи друг на друга как две капли воды: их роют люди, принадлежащие к особой гильдии гхатассинов, причем роют самыми примитивными методами, поскольку век сахарских колодцев недолог: копают яму, потом понемногу расширяют ее, укрепляя стены стволами пальм, чтобы не обвалились. Конструкция, прямо скажем, ненадежная, и со временем песок засыпает поры, откуда сочится влага.
Однако колодцы Берамета были в превосходном состоянии и давали достаточно воды. Причем великолепной, что весьма редко в пустыне, где вода обычно солоновата.
Верблюдов вдоволь напоили, потом, вставив им в ноздри что-то вроде воронок, принялись насильно вливать в них воду. Операция неприятная для этих двугорбых бедолаг, но совершенно необходимая для пополнения их внутренних запасов.
Сразу после заката караван, увеличившийся на двух беговых мехари, купленных маркизом, и основательно запасясь водой и провизией, покинул Берамет и направился на юг. Пустыня, казалось, стала еще суше. Не попадалось больше ни скал, ни чахлой растительности, ни мелких зверьков. Только песчаные барханы, за которыми вырастали все новые и новые.
– По-моему, местность постепенно понижается, – заметил де Сартен, ехавший стремя в стремя с Беном.
– Наверное, мы едем по дну древнего океана, – ответил еврей.
– Вы тоже считаете, что в незапамятные времена Сахара была покрыта водой?
– Так многие говорят, маркиз.
– А вот ученые в этом сомневаются, мой дорогой Бен. Сахара находится на высоте примерно четырехсот метров над уровнем моря. Вода никак не могла стоять на такой высоте, даже если бы пустыня сообщалась с океаном.
– Но здесь же есть и низменности.
– Есть, не спорю. Однако их немного.
– Какое же объяснение предлагают ученые люди?
– Они утверждают, что Сахара, подобно пустыням Туркестана и Гоби, стала таковой вовсе не из-за понижения уровня воды. Напротив, она возникла вследствие подъема геологических пластов в доисторические времена. Песок же образовался в результате эрозии скал под действием воды и ветра.
– Может, они и правы, маркиз. В Сахаре много скальных пород, притом довольно мягких. О, кстати!
– В чем дело?
– Видите во-он ту скалу впереди?
– Вижу.
– Это Красавица Афза.
– И что?
– Историю о ней знают в Сахаре все, от мала до велика.
– Мне она незнакома.
– Это повесть о страшной мести.
– Расскажете?
– Извольте, расскажу на стоянке, маркиз.
Пустыня по-прежнему сохраняла тоскливую однообразность. И жара никуда не делась. Воздух был неподвижен, а если изредка и налетал порыв ветра, он обжигал так, что перехватывало дыхание. Переход продлился до рассвета. Де Сартен стремился во что бы то ни стало догнать караван.
Едва занялась заря, путешественники поставили палатки и спрятались в них, чтобы поесть и отдохнуть. Пока Рокко готовил сытный завтрак, состоявший из бобового супа и оладий, Эстер сварила восхитительный мокко и подала его вместе с отличным коньяком, фляжку которого маркиз никогда не забывал прихватить в дорогу.
– Что же, друг мой Бен, вот и стоянка. Жду обещанной истории, – напомнил де Сартен.
– Давайте ее расскажу вам я, маркиз, – предложила Эстер.
– В таком случае я удвою внимание. Афза была женщиной, я правильно догадался?
– Первой красавицей Сахары.
– За всем этим явно скрывается некая драма.
– Драма о мести, которая позволит вам лучше понять обычаи людей пустыни.
И Эстер начала свой рассказ:
– Давным-давно у подножия этой скалы стоял адуар, утопавший в финиковых садах, ибо колодцы здешние полнились водой, а земля была тучной. Вы уже знаете, что стоит воде уйти – Сахара берет свое, превращая даже самые прекрасные оазисы в мертвую пустыню, где не сыщешь и травинки. В адуаре жил бедуин по имени Аль-Озджан, отважный охотник, знаменитый на всю Сахару. Аль-Озджан слыл счастливчиком, ведь, помимо бесчисленных стад верблюдов, он обладал самой красивой женщиной пустыни – Афзой из племени туарегов, за которую заплатил почти столько же золота на рынке Анаджема, сколько весила она сама. Увы, счастье Аль-Озджана продлилось недолго. У Аллаха имелись свои намерения на его счет. Как-то раз, погнавшись за антилопой, Аль-Озджан оказался на песчаной низменности, усеянной сломанными копьями, окровавленными саблями и бездыханными телами. Судя по всему, там столкнулись два враждующих племени туарегов. Боясь повстречать победителей, Аль-Озджан уже повернул назад и тут услышал стон. Оказалось, один из молодых воинов еще не умер. Аль-Озджан был добрым человеком. Он положил раненого на своего верблюда и отвез домой, где велел заботиться о нем, как о собственном брате. Прошло долгих четыре месяца, прежде чем юноша, которого звали Фарис, совершенно выздоровел. «Что ж, – сказал ему Аль-Озджан, – больше ты не нуждаешься в моей заботе. Если хочешь вернуться к своим, я отвезу тебя, хотя и буду скучать. Если же останешься в моем адуаре – будешь мне названым братом. Моя мать станет тебе матерью, а моя жена – сестрой». – «О благодетель! – воскликнул юный воин. – Где я найду родичей, подобных вам? Без тебя я был бы давно мертв, моя плоть стала бы пищей стервятникам, а кости лежали бы непогребенными на раскаленном песке. Если ты желаешь, я с радостью останусь в твоем адуаре и буду тебе слугой по гроб жизни». Следует, однако, сказать, что Фарис надумал остаться по другой, куда менее благородной причине. Он полюбил прекрасную Афзу, пока та его выхаживала. Миновало еще два месяца. Однажды Аль-Озджан, ни о чем не подозревавший, попросил Фариса проводить свою мать, жену и двоих детей в оазис, где собирался разбить новый адуар. Но, как говорится, что плохо положено – страхом не огорожено. Фарис поддался соблазну. Он навьючил на верблюда свернутую палатку, поверх посадил старуху с детьми и отправил вперед, пообещав, что вскоре они с Афзой их догонят. Старуха долго ждала, но не дождалась ни Афзы, ни Фариса. Юноша вскочил на горячего жеребца и увез Афзу в свое племя. Вечером, когда Аль-Озджан приехал в новый оазис, он нашел там одну мать, горько плакавшую под пальмой. «Где Афза?» – закричал он страшным голосом. «Не знаю я ни где твоя жена, ни где Фарис, – отвечала старуха. – С самого утра их дожидаюсь». И тут злые подозрения закрались в сердце преданного мужа. Он помог матери поставить палатку, взял саблю, сел на быстроногого мехари и в отчаянии ускакал в пустыню. Добравшись до адуара, где жило племя Фариса, Аль-Озджан попросился на постой к одной старушке. Та удивленно взглянула на него и спросила: «Почему бы тебе не поехать прямо к шейху? Сегодня в адуаре великий праздник, никто не откажет в ночлеге даже врагу, не то что благочестивому путнику». – «Что же за праздник у вас?» – поинтересовался Аль-Озджан. «Фарис Эль-Меидо, которого считали погибшим в бою и давно оплакали, вернулся, да не один, а с прекраснейшей женщиной. Сегодня играют их свадьбу». Аль-Озджан сдержал гнев и дождался ночи. Едва все жители адуара уснули, он бесшумно прокрался в палатку Фариса и, прежде чем юноша успел открыть глаза, одним ударом отрубил ему голову. Проснулась Афза. Аль-Озджан схватил ее за руку и прошептал: «Иди за мной». – «Неблагоразумный! – воскликнула Афза. – Беги! Беги отсюда, пока родичи Фариса тебя не убили». – «Молчи, женщина, – зло бросил ей Аль-Озджан. – Вставай и молись Всевышнему, проси Его избавить тебя от шайтана, что подбил бросить мужа и детей». Афза, приметив жуткий блеск в черных очах обманутого супруга, попыталась позвать на помощь, но Аль-Озджан связал неверную жену и закинул на спину верблюда. Однако ее крики разбудили людей. Отец Фариса и два его брата бросились в погоню.
18
Амарги (в оригинале – Amargui) – сложно сказать, какое племя имелось в виду. Наиболее близким по звучанию является название амазирги (амацирги).