Страница 32 из 41
Евгений Головин МИФ О СЕМЬЕ
ЧЕМ БОЛЬШЕ ПИШУТ о них, тем загадочней они представляются. Если мы хорошо сознаем, что тело рождают одни, а душу совсем другие люди, существа, стихии, - конфликты в жизни обостряются чрезвычайно. Это как-то сглаживается в отношениях с матерью, но конфронтация с отцом почти всегда неизбежна. Допустим, мать - баба грубая, необразованная, но сколь бы ей ни были чужды наши интересы, её легко усмирить теплотой и нежностью. Но вот просыпается похмельный отец, и мы застываем в гибельном предчувствии: сейчас начнётся. Омерзительный с любой точки зрения, он неуклюже разыгрывает ласковость: "В твои годы, сынок, я работал вроде каторжного, вкалывал по шестнадцать часов в день, чтобы добыть на кусок хлеба тебе… и матери". О том, что меня тогда еще на свете не было (он поздно женился), понятно, забывал, хватал мою немецкую книгу, мусолил, отшвыривал и… начинал: "Ох, водички, что ли, попить? Голова трещит, ужас!" Дать ему денег на похмелку? Послать к черту? Придумать запутанное объснение? Да нет, здесь ничего не поможет. Ситуация совершенно безвыходная. Откажешь разок, другой - и вместо пьяного угрюмого типа получишь обыкновенного монстра.
А вот отец другого плана. Предпочитает быть под пятой матери, умиротворяет, лебезит. Во-первых, "худой мир лучше доброй ссоры", во-вторых, как научному работнику, ему необходимы условия. У него на работе и так не всё о’кей: его ненавидит Иван Иванович, секретно презирает Иван Абрамович, с проходом темы одни бугры да колдобины, возлюбленная Люба грозит сообщить жене…
За рюмкой вина отец расплывается: "Жаль, ты парикмахер, а не космонавт. Я бы мог такое тебе порассказать про нашу космонавтику! Но разве они ценят настоящих специалистов! Я в молодости по ночам вагоны разгружал!" (они почему-то все в юности вагоны разгружали). Я расхрабрился: "А у нас сгорела парикмахерская от горячей завивки…"
Мать дала мне подзатыльник - слушай, мол, отца. "Правильно, сын, слушай! Отец плохому не научит! Я в пятнадцать лет уже решил уравнение Шницеля… или как его там… Мне бы академиком быть, а я всего лишь кандидат. - Он опустил голову в салат и заплакал. - А вообще-то я младогегельянец…" Он может нести эту околесицу, пока его, льстиво уговаривая, восхищаясь его гением, проклиная дураков сотрудников и всяческих лизоблюдов, не уложишь в кровать, как малое дитя. Утром он тщательно чистит туфли, отправляется к "возлюбленной Любе", бормоча: "Сегодня важное совещание", уходит вприпрыжку, сопровождаемый едкой улыбкой матери. Она всё знает и ненавидит, он всё знает и боится - так и проходят паскудные, лицемерные, продажные годы, вспыхивающие иногда фонтаном скандалов и букетами в дни рождений, юбилеев, похорон. Всё это всем известно, ибо "скучно жить на этом свете, господа".
Случаются истории и позабавней. Один мой приятель сунул отца в бочку с дёгтем и вызвал пожарную команду: другой постоянно наступал отцу на пятки и дождался удара ножом; третий - интриган: ухитрился посадить мать в тюрьму и на свиданиях пел ей красиво и баритонально "не забуду мать родную"; четвертый мой приятель получил почетную грамоту и нарисовал на ней дружескую встречу Ивана Грозного и Петра Великого с сыновьями…
Таких историй великое множество, и каждый может рассказать подобных минимум с десяток. Но проблема на самом деле весьма серьезна: другие убедительно и самодовольно навязывают нам наш личный миф, в котором всё - сомнительно. Почему надо верить, что эти кудрявые дяди и тети с наглой оравой требующих, поучающих, назидающих, нападающих, ищущих денег и прав статистов суть мои родители и родственники. Они хлопают меня по плечу, излагают какие-то поговорки, бредовые жизненные истины, скабрезные анекдоты. Это еще ничего. Настроясь на торжественный лад, они славословят предков с георгиевскими крестами, золотыми медалями и Сталинскими премиями. Я хочу покоя, ложусь спать, ссылаясь на головную боль. Не тут-то было. В комнату входит, садится на краешек постели плешивый толстяк в шелковой пижаме и рассказывает, какие в нашей семье герои, в соседней - паразиты, в третьей - душегубцы. Последнее слово напоминает плоскогубцы. "Он что, - зеваю я, - свою внучку плоскогубцами придушил?" "Да ты нетрезвый, что ли?" "Пьяный, как есть пьяный, - прошипела юркая старушонка, незаметно скользнувшая в комнату, - от него вечно водкой разит, как от покойного отца. И вообще он… того". "Так надо “скорую” вызвать, - захлопотал толстяк, - а то в одночасье и готов". "Да там Шурка по телефону амурничает". "Какая Шурка, надо человека спасать!"
Семейный вечер я закончил в больнице.
Ко мне явился плешивый толстяк в синем галифе и розовом пиджаке, скрипя сапогами, как натужная телега (мой двоюродный дядя), заохал, зацокал, просвистел "Землянку", сострил: "Ты вроде бьёшься, как в тесной печурке огонь. Как оно, ничего? Да, брат, перепугал ты всех!" Что б тебе, сволочь, сказать? "Дядя, когда греческий царь Иксион влюбился в богиню Геру, она превратилась в облако своих очертаний, а потом в осьминога. Потому-то я такой нервный, вертлявый, неуклюжий… Скажи-ка, дядя, а ты видел уклюжих?" Дядя засопел, аккуратно поставил на столик пакет с макаронами, неожиданно мягко подкрался к врачу, заорал: "Клизму, почаще клизму, товарищ доктор. Говорят волшебное средство! Про Герку эту я слышал, она у нас лифтершей, а вот про царей этих, будь они неладны… сейчас вроде дозволено, а потом глядишь… и лагерь".
Потом притащилась тетя Ираида. Пока вынимала пакет с макаронами, всё рассыпала по полу. Персонал оживленно хрустел макаронами, какой-то профессор поскользнулся и долго ползал под кроватями больных - искал потерянное пенсне. "А у тебя, я вижу, макароны уже есть, кушай, племянник, кушай, в них калорий много, а я пока своих насобираю, много ли мне, старухе, надо. А у нас новости! - лопотала тетя Ираида. - Помнишь Семён Семёныча из аптеки? Ну, который с перевернутым протезом. Так у него по пьянке протез стащили. Ходит, сердешный, деревяшкой стучит", - тетя поучительно посмотрела на меня. Невольно поджав ногу, я зачем-то пробормотал: "Протезы часто крадут". "А Зойку-то, воровку, с работы сняли. Так она теперь палкой с крюком по мусорным бакам шарит. Пьяная шляется пуще прежнего. Ну ладно, заболталась я, надо еще поймать Петровича, чтоб комод починил. А ты, Дима, помни: не к тому тебя мать в муках рожала, чтоб ты водку хлестал. Ну, я днями еще загляну". И торопливо побежала, рассыпая из авоськи остатки макарон…