Солотчинский призрак

– Верить в различных призраков, черных кошек, домовых – дело недостойное для настоящего христианина. Надо молиться, очищать душу постом и молитвой, тогда не будет никаких видений и дурных мыслей, – наставлял он.

Поститься в доме Сабанеевых было не особо принято. Только в Великий пост вспоминали, что по христианской традиции пища делится скоромную и постную. Хозяйка дома Сабанеевых ценила комфорт и вкусную пищу. Поэтому она не скупилась на ведение дома, продукты покупались качественные и свежие. Конечно, в первую очередь Мария Михайловна думала о себе. Не имея теплых отношений с родственниками, она прекрасно понимала, что не желает никого обрадовать наследством. А если так, то зачем тогда копить? Надо сказать, что в те времена во многих домах проявляли равнодушие ко многим требованиям культа. В храм ходили редко, постились тоже не всегда. Только крестьянское сословие добросовестно блюло все ограничения. Мария Михайловна регулярно молилась, любила читать духовную литературу и беседовать с монахами, но ограничивать себя в пище не желала. Поэтому к наставлениям относительно поста женщина старалась относиться равнодушно, но два вчерашних происшествия так взволновали ее, что она была готова пересмотреть сегодняшнее меню и попросить заменить куриный бульон севрюжьей ухой.

После разговора с Сабанеевой отец Сергий вышел на крыльцо. Петр и его ученик сидели рядом с крыльцом и пытались рисовать цветы, растущие на клумбе. Капризное среднерусское лето показало свой характер: небо затянуло тучками, того гляди начнет плакать дождичком. Поэтому ни в лес, ни на речку в этот день не пошли. Стали заниматься в усадьбе.

– Добрый день, отец Сергий! – поприветствовал духовное лицо Петр.

– День добрый, сын мой! Как успехи у Вас и у Вашего ученика?

– Спасибо, потихоньку учимся всему. Мальчик старательный, терпеливый. Если бы нас еще не отвлекали разные мелкие происшествия, – Петру надо было вывести разговор на нужную тему.

– Да, я уже слышал о двух вчерашних пропажах и находках. Нехорошее дело.

– Кому-то надо было напугать Марию Михайловну.

– Почему Вы решили, что напугать хотели именно ее? – удивился монах.

– А Вы считаете, что это не так? Ведь она очень испугалась, просто до ужаса. Недавно отравили ее любимую собачку, и теперь она боится, что покушение может быть направлено и на нее саму.

– Мне кажется, что происходящее в доме не направлено именно на Марию Михайловну. Все это зло имеет земное происхождение и направлено не столько против конкретного человека, а творится во имя удовлетворения интересов одной личности.

– Чьих интересов? Вы хотите сказать, что понимаете, что происходит?

– Да, я это очень хорошо понимаю. Зло и зависть, поселившиеся в доме, толкают человека на греховные поступки, о которых, возможно, он будет жалеть и даже жалеет сейчас, – монах говорил медленно, нараспев, с таким видом, словно ему было видение, открывшее правду дома Сабанеевой.

– Так кто этот человек? – Железманов не верил ушам своим: неужели перед ним стоит человек, который знает все? И вот сейчас он может узнать правду?

Однако монах не спешил с ответом. Он многозначительно посмотрел на собеседника. Потом открыл рот, собираясь что-то сказать. Неожиданно в этот момент сверху послышался шум: собеседники стояли на крыльце, а над крыльцом был небольшой балкончик, на котором стоял столик и два кресла. Вечерами старуха Сабанеева любила сидеть на этом балконе и любоваться угасанием дня. Сейчас там явно кто-то был! Их разговор явно кто-то подслушивал. Сверху раздался негромкий скрип (половицы в доме заслуженные), но и также до уха Железманова явственно дошел шуршащий звук. «Словно мышь в шкафу шебуршится», – вспомнился ему рассказ друга о показаниях раненой девушки. Петр Андреевич резко сбежал с крыльца и отбежал от дома, задирая голову. Однако увидеть таинственный источник звука ему не удалось, было видно, что кто-то быстро покинул балкончик: колыхание занавески явно выдавало это, но не могло подсказать, кто именно это был.

Железманов вернулся на крыльцо, он хотел продолжить разговор с отцом Сергием, но тот повернулся и пошел к калитке.

– Подождите, но Вы так ничего не сказали, – пытался остановить его Петр.

– А Вы уверены, что я собирался Вам что-то говорить? Не слишком ли много Вы проявляете интереса к делам других? Напомню простую истину: не судите, да не судимы будете, – отец Сергий пошел по дорожке, смиренно опустив глаза. Петр понял, что ему больше ничего не скажут.

«Почему, если он знает, кто творит все эти безобразия в доме, то не сказал? Неужели ему совесть позволяет покрывать убийцу? Или он узнал это при обстоятельствах, которые не позволяют ему назвать имя публично, то есть на исповеди? Но исповедует он только Марию Михайловну. Не может быть она убийцей!», – мучился в догадках молодой человек. Конечно, спрятать картину или балерину, метнуть в окно портсигар было под силу и ей. Но зачем? Чтобы еще больше рассорить домочадцев? Изображать из себя страдалицу? Это было похоже на старую и капризную женщину. Но сюда совсем не вписывалась смерть собачки. Сабанеева души не чаяла в своей любимице, трудно представить, чтобы она сама же ее отравила. Также не очень легко представлялось, чтобы старушка била по голове камнем горничную или наносила точный удар ножом гувернеру своего внука. Опять куча вопросов, на которые нет ответа.

Наступило время обеда. Все обитатели дома проследовали в столовую, где были расставлены приборы, и стали рассаживаться по местам. Все, кроме Насти. Старуха недовольно смотрела на свободный стул.

– А где Настена? – проскрипела она. – Роман, где сестра?

– Не знаю. Вам не кажется, что мы уже в таком возрасте, что не обязаны следить друг за другом? Настя – взрослый человек и может сама отвечать за свои поступки, – парировал чиновник.

– Вот она, современная молодежь, никакого почтения и уважения к старшим, я об этом очень серьезно подумаю, когда приглашу к себе нотариуса, – вступила Сабанеева на свою любимую дорожку. Наверное, она продолжала бы и дальше вещать на свою любимую тему, но в этот момент в столовую вбежала Настя. Впопыхах она уронила свою серую шаль: день был нежаркий, и шаль была в самый раз. Красивая вещь упала прямо рядом с Железмановым. Девушка пробежала к своему месту, даже не обратив внимания на потерю.

– Извините, я чуть-чуть задержалась, зачиталась, – залепетала Настя.

Петр в это время нагнулся и поднял шаль. Взяв ее в руки, он понял, что она только издали казалось серой: шаль была соткана из ниток разных цветов, сочетая серые, белые и… голубые нити! Серых было больше, поэтому издали шаль выглядела серой, но тонкие голубые нити вкраплениями шли через все полотно и по цвету потрясающе напоминали именно ту нить, которая зацепилась за раму картины. Более того, на одном конце шали Петр явно увидел небольшую затяжку, она была аккуратно разглажена, но было очевидно, что в этом месте ткань зацепилась за что-то твердое и нитка вылезла, а потом была оборвана. То есть картину перевесила Настя! Это было вполне реально. Петр зрительно представил, как девушка поднимается по лестнице, ведущей на чердак, держа в руках картину, а с плеч свисает эта шаль и цепляется краем за угол картины. Ведь провожать своего жениха Настя выходила именно в этой шали! Самое главное, это очень хорошо вписывалось в характер девушки: пугать, говорить гадости, а также делать их – все было так на нее похоже. Впрочем, отравить собачку тоже. Животное в доме никто не любил, но, пожалуй, именно Настя больше всех испытывала неприязнь к Жули.

Выходит, именно Настя совершает все эти преступления? Ведь если серьезно подумать, то вполне возможно, что она могла и камнем по голове садануть, и удар ножом нанести. Надо заняться этой барышней более детально. После обеда вместо дневного отдыха Железманов сел писать записку другу.

***

Зазнаев после обыска в комнате Вернова и так был обеспечен интересным чтением: он разбирал бумаги, изъятые из комнаты подозреваемого. Их было достаточно много: письма, счета, дневник. Со счетами и деловыми письмами следователь разобрался достаточно быстро. Они и в самом деле подтверждали, что бывший дипломат Николай Сергеевич Вернов занимался переводами и зарабатывал на этом неплохие суммы. Он переводил рассказы, стихи, повести. Вчитываться в черновики переводов времени особо не было. Поэтому основное внимание Иван Васильевич посвятил изучению дневника задержанного. Бывший дипломат делал записи нерегулярно, иногда у него вообще наступал перерыв в две-три недели. Зато временами его прорывало на длинные и обстоятельные повествования, написанные, кстати, живым литературным языком. По сути, записи за некоторые дни можно было назвать полноценными литературными произведениями. Ценность этих записок для следователя была в описании быта и нравов дома Сабанеевой.