Тайфун

— Спаси и помилуй нас, господи, от такого кощунства!

Вскричав эти слова, он отпрянул и начал валиться назад, словно ему отказали ноги. Перепуганный Ням обхватил кюре обеими руками и поддержал его. Но отец Куанг, отмахиваясь, словно перед ним было страшное видение, пятился и бормотал, как в бреду:

— Спаси и помилуй нас, господи!.. Прости и помилуй!..

— Что случилось, святой отец? — раздались в толпе возгласы недоумения.

Кюре наконец пришел в себя и проговорил:

— Я служу одному господу нашему, дела мирские меня не касаются. Не имею права, не могу творить молитву, когда рядом с флагом Ватикана развевается коммунистический флаг. Это непозволительное кощунство, и увольте меня от участия в нем…

— Но это же флаг нашей родины! — сказал человек, шагнувший из толпы. — Ваши прихожане, святой отец, чтут красный флаг с золотой звездой, ведь мы проливали за него кровь… У верующих, господин кюре, тоже есть родина, которую они любят не меньше церкви… Это наше общее желание святой отец, — видеть два флага рядом…

— Нет-нет, не могу, мне плохо… — Кюре закрыл лицо руками, не желая видеть, что творится вокруг него.

Судьба праздника повисла на волоске. Ясно, если кюре откажется служить мессу, настоящего рождества во будет. А кюре, с трудом переставляя ноги, приблизился к паланкину и попросил отнести его домой. Раздались недовольные возгласы. Ням в растерянности топтался около кюре — сколько усилий и труда затрачено, и все насмарку! И вдруг он понял, что хитрый кюре притворяется, рассчитывая обмануть верующих. И старого Няма взяла злость, он подошел к отцу Куангу, который уже забрался в паланкин, и громко сказал:

— Погодите минуту, святой отец! Вы говорите нам, что не в силах видеть рядом с флагом святейшего престола красный флаг нашей родины. Тогда ответьте мне, как же вы можете лицезреть этот флаг на деньгах, которые собрали прихожане и которые я вам передал из рук в руки? Почему вас не охватил ужас, когда вы сунули сто донгов в карман? Или мы должны понимать вас так: флаг на деньгах — одно, а флаг на улице в час всеобщего народного празднества — это другое?

Отец Куанг даже зажмурился, услышав такие дерзкие слова. Однако тут же сообразил, что наступил критический момент, когда отступать некуда, и принял единственно возможное и правильное решение. Он, кряхтя, вылез из паланкина, воздел руку к небу, призывая к вниманию, и глухим голосом проговорил:

— Успокойтесь, дорогие прихожане, я почувствовал себя гораздо лучше — всемогущий господь дал мне силы — и смогу возглавить шествие! Священный долг обязывает меня превозмочь все невзгоды…

Страсти разом утихли, народ успокоился, и шествие торжественно двинулось, возглавляемое кюре. Сначала голос отца Куанга был слаб, но понемногу окреп, и скоро над толпой звучно раздались исполненные поэзии строки из Библии…

Главный церемониальный барабан нес Тан. Ему впервые в жизни доверили такую почетную миссию, и на лице его были написаны смущение и гордость одновременно. Торговка Лак семенила рядом с детьми, только в руках ее не было бамбуковой трости. И дети, как и положено детям, путались, читая молитвы, но Лак не ругала и тем более не била их, как прежде. Рядом шагали Ай, Ти и Няй, жена коммуниста и члены общества Фатимской богоматери. Как ни странно, никому это не мешало веселиться и радоваться…

Сотни глаз внимательно наблюдали за отцом Куангом, который совсем оправился от пережитого и браво шествовал впереди. По его прищуренным, то ли от пыли, то ли от солнца, глазам невозможно было понять, так уж ли недоволен он случившимся… Сзади кюре следовал Ням. Только ему было не по себе в длинном церемониальном наряде с широкими, словно паруса, рукавами, но он чувствовал себя счастливым. Порой подносил руку ко рту, пряча улыбку, — никогда старый Ням не был так доволен собой, как сегодня, не ощущал правильности своего поступка…

После торжественной вечерней мессы все направились на концерт. Эстрада находилась возле административного комитета, и, может быть, поэтому никого не удивило присутствие на концерте Тиепа, Тхата и других активистов. На другой день утром все жители селения Сангоай собрались на митинг, а потом пошли в поле, где устраивались веселые соревнования между крестьянами. В гонках буйволов победил буйвол Няма. Ай получила приз, продемонстрировав, как надо быстро и качественно сажать рассаду. Выонг побед не искал, он показывал всем желающим, как лучше обрабатывать землю, залитую водой. Веселье продолжалось весь день до позднего вечера…

Праздник подошел к концу, Тхат и Тиеп стояли у комитета и смотрели, как молодежь разбирает самодельную эстраду. Юноши и девушки перешучивались, доставалось и Тиепу и Тхату.

— Как приятно видеть довольных людей, — заговорил Тхат, — у самого сердце радуется! А ведь что нужно для веселья и радости — только чтобы каждый был сыт и одет!

Тиеп согласно кивнул.

— Верно говоришь, товарищ Тхат! Если люди довольны своей жизнью, то они потихоньку начинают осознавать, что эту радость и довольство сами себе заработали, а не вымолили у бога… Да, тогда и религия, и церковь уже не в состоянии править людьми с тех заоблачных высот, на которые их вознесла вековая человеческая нужда… Вот тогда, Тхат, и приходит к людям вера в себя, в собственные силы и возможности. Эта новая вера в человека — могущественная сила, остановить ее, как и тайфун, невозможно…

Лишь в доме Хапа царило уныние. Хозяин лежал пластом на кровати и надрывно кашлял. Когда до ушей его долетали звуки веселой музыки, он досадливо морщился, словно на язык ему попадал стручок горького перца. Рядом с Хапом сидел Фунг, приехавший из Байтюнга проведать отца. Мало кто узнал бы в нем недавнего прыщавого юнца, — он раздобрел, ходил важно, с достоинством, старательно изображая из себя взрослого, солидного человека, готового принять духовный сан. Только глаза Фунга остались прежними: дерзко и презрительно смотрели они сквозь стекла очков в золотой оправе.

Отец и сын долго беседовали наедине. Когда на землю пала ночь, Фунг сел к столу и при свете коптящей свечи начал выводить левой рукой каракули на листе бумаги. Он писал, не задумываясь: «Спешу сообщить административному комитету селения Сангоай, что…»

Нет, эти отщепенцы никак не хотели допустить, чтобы люди жили спокойно и счастливо, заботясь больше о своих судьбах на этой грешной и счастливой земле, чем о сомнительных радостях рая небесного…

1969