Страница 98 из 104
Но потом пришлось поспешить.
В конце концов, в этом и заключался смысл всей этой ебанины с Носителями и магией. Рак. Смерть. Плохие решения. Дом предпочел бы не иметь к этому никакого отношения.
В любом случае с тех пор, как старик помер, Дому не хватало терпения для очных партий. Ему хотелось двигаться, наращивать влияние, прорываться вперед и уничтожать фигуры противника, и к черту позиционное преимущество. От самого присутствия соперника хотелось кричать: «Нет здесь никакого сотрудничества, приятель! В этом мире остались только ты да я! И я одержу победу».
Так что порой он совершал глупые ходы и попадал в трудные ситуации.
— Хороший ход, док. Мне нужно немного подумать. — Он пожевал сигару. — Схожу-ка поговорю с пилотом.
— Конечно, — ответил Соколов. Сжал руки так, что костяшки пальцев побелели.
Постоянно придерживаясь рукой за стенку, Дом прошел вперед к кабине и уселся рядом с пилотом. Дом не знал его — еще один служитель, которого нашло Пламя, летчик, верный делу. Ну и хорошо. Все только к лучшему: никаких имен. Летчику не нужно знать, сколь ценный груз он везет.
В соответствии с планом полета они облетали аэродром. Пражские шпили и крыши виднелись внизу: наполовину — средневековый зимний рай, наполовину — коммунистический ад. Дому казалось, что он различает точку где-то внизу, на летном поле — самолет, в который они с Соколовым должны были сесть всего полчаса назад.
«Прощай, пражский штаб. Прощай, ЦРУ. Может, еще свидимся».
Он отдал им честь, не признаваясь даже себе, что сделал это не в насмешку, и вернулся к шахматной партии. Сел и стал напевать под нос, как старик. А потеряв слона, понял, что напевает «Когда время проходит»[77].
***
— Блядь. — Гейб швырнул трубку. Он вырвал ее из рук Рослина, как только тот дозвонился пилоту. Гейб стоял в радиорубке и тяжело дышал. Рослин смотрел на него. Алистер наблюдал, никак не выдавая своих мыслей.
Операция сорвана. Дом из Пламени. Соколов у Дома.
Гейб вырвал свою руку из хватки морского пехотинца, поправил на себе пальто. Вышел из рубки и безо всяких мыслей зашагал, опустив голову, по узкому коридору без окон, ведущему в тупик.
За ним шаги — он узнал поступь Алистера прежде, чем британец заговорил.
— Гэбриел. — Примиряет. Успокаивает. Хуесос.
— Не начинайте. — Гейб сделал горячий, тяжелый вдох. — Соколов у них.
— Похоже, что так.
Гейб крепко врезал по стенке. Кулак отозвался болью. Гейб умел бить, умел на рефлекторном уровне, и это хорошо, иначе сломал бы запястье.
— Что они могут с ним сделать? Что?
— Очень много чего.
Гейб услышал сомнение: Алистер хорошо умел руководить агентами. Знание — сила. У тебя есть что-то, что хочет агент. Не отдавай это просто так. Он вспомнил Каир: пыль, солнце, серебряный блеск в тенях, нож, огонь в глазах. Он вспомнил, как Соколов заходил в гостиницу: тихий, напуганный, но уверенный сверх меры.
— Расскажите.
— Они хотят разрушить мир, сжечь его и на пепелище построить то, что, вне сомнения, сами назовут прекрасным. Для этого им нужны Носители, а нам Носители нужны, чтобы это остановить. Соколов может запустить их ритуалы.
— Он не станет этого делать. Он же ученый.
— Наука, Гэбриел, — это способ познания, а не набор убеждений. Если они покажут Соколову, на что способны, он им поверит.
— Он сбежал от русских. Он ни за что не встанет на сторону Пламени.
— Возможно. А может, и встанет. У Пламени есть способы наладить сотрудничество, как и у нас. Подкуп разного рода, скрытый и не очень. Конечно, у них есть и способы принуждения. А если не преуспеют и в этом, мы понятия не имеем, до какой степени они усовершенствовали церемонию, которая снабдила вас элементалем. Если Соколов будет упорствовать — и эту возможность я не хочу оспаривать, — они могут вырвать из него элементаль и внедрить его в того, кто им предан. А если и так не выйдет, то, мы подозреваем, они попробуют управлять смертью Носителя и направить элементаль на младенца, которого выберут.
— «Если». «Могут». «Подозреваем».
— Вы ведь знали, что наши сферы пересекаются, Гэбриел. По этой причине многие из нас живут... как амфибии, так сказать. В обоих мирах тайного знания. Мы знаем лишь то, что знаем, — или то, что они нам сообщают. Мы надеемся, что можем отличать правду от вымысла. Но это лишь надежда.
— С Соколовым у них хватит сил совершить... что они там хотят?
— Мы не знаем, сколько элементалей им хватит. Они явно обретут больше силы. И любой Носитель может оказаться тем последним, что им необходим.
Ярость, охватившая Гейба, остыла. Он повернулся. Алистер смотрел в пустую желтую стену, словно в хрустальный шар, который показывал ему неприглядное будущее.
— Мы не сможем его поймать, — сказал Гейб. — Мы не знаем, куда летит самолет. Он может десятки раз сменить позывные до приземления. Они могут сесть в шестидесяти километрах отсюда, а могут — в шестистах. Незамеченными.
Алистер кивнул.
— Мы можем их сбить? — Гейб вдохнул, выдохнул. — Колдовством?
— Волшебством, умоляю.
— Я американец, Алистер. Для нас магия — это колдуны и ведьмы.
В том конце коридора Рослин кричал по-чешски на диспетчеров аэродрома. «Сообщите подробности», — уловил Гейб. Ага. Удачи с этим.
— У нас нет Носителей в Праге, — сказал Алистер. — Я... колдун, как вы говорите. Но нам не хватает Носителя.
— А та баржа на Влтаве...
— Она переместилась, забрав с собой Носителей и их элементали.
Возможно, он говорил правду. А может, врал не краснея, прижимая Гейба к стенке, вынуждая его сказать:
— А как же я, Алистер?
Если Алистер и ощутил триумф, то был слишком осторожен, чтобы это показать.
— Нам потребуется силовая линия.
— Бар Джордан. Она позволит нам им воспользоваться.
— И нужны служители. — Алистер закрыл глаза. — Простите. Ведьмы и колдуны, если вам так больше нравится.
— Один не справитесь?
— Нет.
— Так позовите их, — сказал Гейб.
— Их?
Гейб понизил голос. И произнес зловеще:
— Таню Морозову. Надю Острохину. Нам нужна их помощь.
2.
Таня еле тащилась вверх по ступенькам многоквартирного дома, двигаясь против утреннего потока рабочих и служащих. Мир казался чересчур нормальным после всего, что она вынесла. Как эти люди могут жить обычной жизнью, не испытывая страха перед грядущим хаосом? Как могут они улыбаться, смеяться, подшучивать друг над другом, будто не доживают свои последние дни под угрозой жутких замыслов Пламени?
Надя открыла дверь прежде, чем Таня постучала.
— Боже мой. — Надя сморщилась. — Ты выглядишь...
— Дерьмово. Да, я в курсе.
— Нет. Дерьмово ты уже выглядела. — Надя отступила, чтобы впустить ее. — Это... Это уже что-то запредельное.
Таня взглянула на Надин диван, потертый спасательный плот в цветочек. Каждая косточка в ее теле болела, молила ее сесть, но Таня боялась, что, если сядет, уже никогда не сможет подняться.
— Прежде чем ты скажешь «я ведь тебе говорила»...
— Тихо. Мне на это плевать. — Надя схватила ее за плечи. — Ты ведь здесь.
— Пока. — Таня судорожно вздохнула и закрыла глаза. — Перебежчик у них. Носитель. У Пламени.
— Стой... — Надя взяла было кружку кофе, но медленно поставила ее на место. — ЦРУ — это Пламя?
— Да. Нет. Один из них. — Таня потерла переносицу. — Кто-то на конспиративной квартире... общался с Сашей. Я видела шахматную доску с той же расстановкой фигур, что у Саши, и использовалась магия... — Таня сделала глубокий вдох. — Один из американцев работает с Пламенем. Это не операция по спасению для Запада. Это Пламя, которое похищает Носителя для себя.
Надя сжалась в клубок, но, слушая Танино усталое бормотание, медленно успокаивалась, сосредоточенная и готовая к битве. Таня встретилась с ней взглядом и подалась вперед в отчаянии, ее тело вытянулось, как стрела. Надя должна ей поверить. Таня не может доказать свои утверждения, у нее нет веских улик или тщательно выверенных разведданных. Все, что у нее есть, — лишь интуиция оперативника. Но не дать Носителю попасться Пламени — слишком важная задача, чтобы довериться случаю.
77
As Time Goes By — песня, написанная Германом Хапфелдом в 1931 году и ставшая знаменитой в 1942-м, когда ее исполнили в фильме «Касабланка».