Страница 100 из 104
Зерена выставила вперед ладонь — гладкую, слегка пахнущую парижским лосьоном.
— Сашенька.
Он запыхтел, но сдержал тираду. Зерена ощутила в голове пульсацию боли и подождала немного, прежде чем продолжить.
— Ты смотришь на нашу милую Танюшку и видишь лишь одну из них. Соперницу. Противницу по шахматной партии, верно?
Саша посмотрел на одну из шахматных досок. Зерена проследила за его взглядом и, изучив партию, поняла, что он в безвыходном положении. Любой шаг обернется для него гарантированным проигрышем.
— Но она нам пригодится. Ее знание. Сила. Влиятельное положение. Она может стать нашей посредницей, марионеткой. А учитывая ее происхождение, я уверена, что она не лишена способностей в нашем искусстве. — Зерена позволила себе мимолетную улыбку. — Нам ведь не стоит тратить попусту ресурсы, которые оказались в нашем распоряжении? Пусть этим занимаются буржуазные капиталисты.
— Ты ничего не знаешь о трудностях рабочего класса, — проговорил Саша тихо. — С тех пор как ты вышла за него, ты купаешься в крови эксплуатируемых...
Ярость Зерены сжалась до раскаленной точки. Железо в ее крови горело. Золото на ее запястьях плавилось. Она была раскалена добела, гнев бурлил и кипел. На мгновение она представила, как топит в нем Сашу.
Но потом она медленно выдохнула и откинулась на стуле.
— Я все знаю, — сказала она осторожно, — об этой борьбе. О выживании.
Сашины руки все еще были сложены на груди, но теперь они напоминали щит.
— Я могу изменить ее. Она принесет нам гораздо больше пользы, чем если останется строчкой в отчете. — Зерена расправила плечи с приятным хрустом. — Не буду мешать тебе работать. Но не мешай и мне.
Саша долго смотрел на нее, затем устало кивнул. Весь задор будто испарился из него — пока. Зерена знала его слишком хорошо и не надеялась, что это продлится долго. Его взгляд скользнул к свитку на стене: японский пейзаж — туманные горы, изящные ветви деревьев.
— Еще один наш, — нараспев произнес он.
Зерена улыбнулась. Ее мигрень отступала.
— Еще один наш.
Она сняла звуковые чары, защищавшие кабинет на случай прослушки, и вошла в главный зал резидентуры.
И замерла. В десяти метрах от нее за столом сидела Надя Острохина, копалась в ящиках с ленивым видом человека, который хотел скорее казаться занятым, чем найти сокровище. Не такое уж раннее утро, у нее могло быть здесь дело, и все же... Внимание Зерены привлекла вспышка золотого и желтого в Надиной руке.
— Не рановато для вас, товарищ? — спросила Зерена, приблизившись к ней с острой, как кинжал, улыбкой. — Я скажу французскому послу, что его вечеринки становятся слишком скучными.
Надя улыбнулась в ответ слишком поспешно.
— Боюсь, я пропустила французскую вечеринку. Неважно себя чувствовала. Мне все еще нездоровится, если честно. — Она закрыла ящик бедром. — Забирала кое-что, прежде чем уйти домой.
Надя еще крепко сжимала в руке что-то, замеченное Зереной. Она знала, что Надя — младшая сотрудница, проводила много времени с Морозовой, и эту возможность нельзя было игнорировать...
Зерена метнулась к Наде и схватила ее запястье. Большим пальцем нащупала мягкую точку между костями и впилась в нее. Надя взвизгнула и дернулась, но хватка у Зерены твердая.
— Товарищ... — Надя смотрела на нее, распахнув глаза. — Прошу...
Зерена продолжала нажимать на болевую точку. Надины пальцы раскрылись. Но нет... это не ритуальные компоненты, вообще ничего полезного. В ладони лежал лишь огрызок желтого карандаша.
— У нас в посольстве объявился воришка канцелярских принадлежностей, — сказала Зерена резко. — Не хочется думать, что в этом замешаны Сашенькины сотрудники.
Надя нахмурилась, и на мгновение Зерена испугалась, что та раскусит ее ложь. Поймет, что именно она ожидала увидеть. Но спустя мгновение давление в голове Зерены ослабло. Улыбнувшись, она отпустила Надю.
— Простите мою грубость, но я уверена, вы понимаете важность правил. — Зерена облачилась в легкий весеннюю куртку. — Выздоравливайте, товарищ.
— Спасибо, — пробормотала Надя, все еще смущенная.
Зерена не оглянулась. Ей предстояло еще много дел.
3.
Пражский штаб бурлил вокруг Гейба. Агент скрывался в архиве, листал документы с фонариком в зубах, а обычно тихая жизнь штаба ЦРУ взрывалась вокруг него торопливым щелканьем каблуков, командным рыком и скрежетом организационных шестеренок. Его ладони потели, пока он шарил в папках. У сердца был особый ритм для заданий: быстрый легкий стук, напоминавший детский бег. Гейб заставил себя замедлиться, собраться, прислушаться. Паника натягивала нервы, запускала механизмы обвинений. Если коллеги обнаружат его здесь и наскоро придуманная отговорка — будто он хочет проверить кое-что в досье Соколова — не сработает, лучшее, на что он мог надеяться, — за ним приставят наблюдение, пока все шансы остановить Дома не испарятся. А в большинстве оставшихся вариантов фигурировал расстрел.
Где-то во внешнем мире, за пределами архива, Фрэнк кричал на Эмили. Фрэнк никогда не повышал голос, ему это не требовалось, но момент — как и вся чертова операция — был исключительным. Растерявшиеся сотрудники задавались вопросами. Шпионы ценят сплетни, как гурманы — икру, и впервые все могли высказать свои страхи, все, кроме Гейба. Они спрашивали: неужели Доминик предал их? Может, его тоже предали? Он сидит сейчас довольный в тропическом раю, смеясь и покуривая сигару? Или тихо лежит на илистом дне холодной Влтавы?
Только Гейб знал правду, но он не мог ею поделиться, а остальные — не знали и компенсировали свое неведение, высказывая подозрения во весь голос. Это не было виной Гейба, хотя, без сомнения, кто-то в Лэнгли захочет повесить все на него — чтобы обелить Дома, а с ним и всех его источников, все его вышестоящее начальство, когда-то добивавшееся его продвижения. Может, их удовлетворит правда или какая-то ее версия, которую они смогут принять, без подробностей: без элементалей, Носителей и всего этого блядского колдовского мира — Дом переметнулся или прогнил. Но Гейб не надеялся на это. Он работал слишком долго. Он рисковал больше всех, и со временем его голова полетит с плеч, неважно — за измену или за грубое несоответствие должности.
Ну и ладно. Пускай. С самого Каира он не ждет, что умрет в постели.
Но ему нужно поймать Дома и Соколова, остановить их, пока есть время. Для этого — как сказал Алистер, для их ритуала — требовалась информация.
«Все, что мы можем нарыть на Соколова, особенно обстоятельства его рождения. Дата, время, место — как можно точнее, мой дорогой. Чем больше мы узнаем, чем точнее определим объект, тем больше наша уверенность, что ритуал сработает».
«Не на Доминика?» — спросил Гейб.
«Нет. Ваш человек — агент. Он скроет ключевые детали в своем досье. Займитесь Соколовым».
Гейб нашел досье в картотеке на букву С, открыл и скопировал главные подробности в записную книжку, которую всегда носил при себе: город, в котором родился ученый, адрес, дата, время. Все точно и ясно. Хорошо бы это помогло. По крупицам, верно? Он закрыл каталог, запер его, вырвал из блокнота страничку, сложил и засунул под наручные часы.
Гейб выключил свет в архиве, вышел в коридор. Пока все нормально. Постарайся казаться занятым. Иди быстро. Шагай торопливо, руки в карманы, пригни голову. Посмотри направо, прежде чем выйти из штаба. Вниз по главной лестнице. Остальной мир ждет тебя за дверями на улицу, а с ним и шанс исправить весь этот бедлам. За дверями — пражские тротуары, холодные, с замерзшим снегом и сажей.
— Гейб!
Довольно далеко от него, чтобы не расслышать. Еще несколько шагов. Он толкнул двери и вышел на холод, пытаясь успокоиться. Его бесил даже пар от собственного дыхания. «Угомонись. Не привлекай к себе внимания».
Кто-то поймал его за руку. Он развернулся, слишком резко для человека, который ни в чем не повинен.
Джош Томс стоял позади, задыхаясь, бордовый от пробежки.
— Джош. Ты простудишься без пальто.